Его родители умерли в Бабьем Яру.
А воспитала его такая вот строгая тетка, потерявшая когда-то своего ребенка, и к ней он относился плохо, с подростковым нигилизмом, думал, что она его ненавидит. Конечно, потом Геннадий Павлович вырос и все понял, но его приемная мама к тому времени умерла, и уже ничего нельзя было повернуть назад, и поблагодарить ее было нельзя.
Что до его родителей, они спасли ему жизнь, и он прожил ее, как надо.
Да только от этого не легче думать, что они погибли такой ужасной и жестокой смертью, что их тела с тысячами других голых тел просто засыпали землей, как падшую скотину.
Он плакал долго, а потом попросил меня почитать еще. И я читала ему до самой ночи, и мы с Толиком снова заставили моих родителей поволноваться.
На этот раз я читала так вдохновенно, что, в конце концов, почувствовала себя на сцене. Толик сказал мне потом, что я очень талантлива, и я прокручивала в голове эту фразу снова и снова, как будто она не была такой простой и обычной. "Сумма теологии" как минимум.
С Геннадием Павловичем мы после этого поладили. Я поняла, почему он такой, поняла его, а он как-раз таки понял, что не понял меня. Вот так.
Был и еще один человек, с которым мне было очень сложно — Иришка.
Это была раньше времени постаревшая, по-мучному бледная женщина с красными звездами на щеках. Наверное, в молодости она была красивой. Это еще угадывалось. Иришка была похожа на увядший цветок. Она прижила пятерых детей, всех от разных мужчин. В молодости она была клофелинщицей в Че, то есть, я так думала, потому что Иришка говорила о своем прошлом туманно, так, словно его не существовало вовсе, а только ощущения от него, как от тяжелого сна.
Иришка много пила, дети ее не всегда были сыты и одеты, она водила в дом сомнительных мужиков (одним из которых, видимо, и был когда-то Толик, очень ее типаж).
Трое мальчишек и двое девчонок, старшему — двенадцать, младшей — нет и года, все они были страшные грязнули, любили подраться, ругались матом и смолили почти как Толик. Начиная с трех лет. Ладно, с шести.
Как-то раз Толик всучил мне эту крошку Катеньку и сказал:
— Сходи молока ей, что ли, налей. Разведи, не знаю, с сахаром. Жрать ей нечего, вот и орет.
От неожиданности я чуть не выронила малышку, прижала ее к себе, она пахла ужасно.
— Ее, наверное, надо помыть, — сказала я.
— Ну, хочешь помой.
— Но я не умею!
— Я что ль умею? У меня нет детей, я аборты оплачивал.
— Но у меня тоже нет детей!
— И че? Ты же девочка, все равно родишь. У тебя это по природе заложено, поймешь, че делать.
— А у Иришки не заложено?