— Ты так легко это делаешь, — сказал Миша.
Я пожала плечами.
— Был бы ты хотя бы на класс старше, я бы тупила тут ужасно.
Он улыбнулся и почесал нос колпачком шариковой ручки. Может быть, я себе льстила, но мне казалось, что Миша в меня влюблен. Я даже представляла себе, как говорю, что я для него слишком стара, и однажды он найдет свою женщину, потому что каждый кому-нибудь предназначен. Жаль только, что это не я, ведь мое сердце принадлежит совсем другому мужчине.
Потом до меня дошло: а) Толик, вероятно, думает то же самое и б) между мной и Мишей разница всего в шесть лет, Толик же старше меня на двадцать два года.
Печально.
Так вот, я продолжала решать примеры с Мишей, пока меня не обуяла дикая жажда. Тогда я решила пробраться на кухню и налить себе воды или, может быть, сделать нам с Мишей чай.
Ругаться они, в общем и целом, перестали. Когда я зашла, Иришка стояла у окна и говорила:
— А после меня, бичевки, останется только жизнь, которая имеет шанс.
Я поняла, о чем она говорит — о детях, о своих детях. Сначала я разозлилась на нее: она ведь и не пытается дать своим детям шанс.
А потом, уже в автобусе, по пути обратно, поняла, что Иришка имела в виду.
Я не была с этим согласна, вовсе нет, не думаю, что стоит приводить в мир существо, которое обречено на голод и холод, мучиться или мучить.
Но все-таки разве мои собственные дедушка и бабушка не были алкоголиками? Разве не воспитывали они троих детей в хрущевке курортного городка Евпатории, воспитывали, в основном, пинками да подзатыльниками.
И мой папа, в общем-то, стал тем, кем его и ожидали увидеть.
Но у его дочери, у меня, шанс был (и есть, кроме того). Тот шанс, которого не знали ни мои бабушка с дедушкой, ни мои родители.
Стоило ли оно того? Не знаю, жизнь моих бабушки и дедушки и жизнь моих родителей прошла так, как прошла, с их ошибками и их болью, с их радостями и победами. А это, наверное, и есть самое главное — как каждый распоряжается тем, что у него есть, и с чем, в конце концов, остается.
Словом, я не могла сказать, что мне такой выбор Иришки был приятен. Просто — понятен.
На обратном пути я спросила у Толика:
— Если бы ты имел право запретить ей рожать детей, ты бы это сделал?
Толик скосил на меня взгляд, хрипло засмеялся.
— Не, ну на хер. Во я, для примера, по синьке у родителей получился, рос в ублюдской общаге безотцовщиной, батя-то на зоне чалился, и ниче. Ни о чем не жалею.
— Понятно, — сказала я.
— Ну ты снобище, — продолжал смеяться Толик, совершенно беззлобно, но я все равно обиделась.
Наверное, в Вишневогорске я больше всего боролась с тем, что в глубине души все-таки считала себя особенной. Считала, что отличаюсь ото всех остальных, я была гордая.