— Ты же так ей помогал.
— Да присунуть я ей хотел.
Темнота, охватывающая его время от времени, была вполне реальным проявлением его слов, волшебной иллюстрацией, как в фильме. Тогда, в темноте, оставались блестеть только белки его глаз и золотые клыки да нательный крестик.
Толик остановился у нужной нам двери, следующей на очереди, развернулся ко мне и сказал:
— Я думал, что все, что я могу сделать с человеком, — он выделил слово "могу" сильно, почти болезненно. — И надо с ним делать.
Толик выглядел расстроенным, но не прошлым собой, а тем, что не мог в полной мере рассказать мне, что это за жизнь такая — жизнь без любви.
Но я, кажется, вполне поняла. Она была похожа на эту общагу.
На восьмом этаже нам открыл дед с трясущимися руками, но стоило Толику начать говорить, и дед захлопнул дверь. Я только и узнала о нем, как тянуло из его комнаты горькими лекарствами.
Между восьмым и седьмым этажом мы встретили каких-то пьяных мужиков в трениках вроде Толиковых, они курили и громко смеялись. Когда мы прошли мимо, один из них гаркнул нам вслед:
— Эй-эй-эй, а вы чьих будете?
— Я Надьки Борисовой сын, — сказал Толик, не моргнув глазом.
Мужик посмотрел на нас пристально, и я подумала: сейчас будет драка, а их тут много, и что же мне тогда делать, звонить в полицию?
Но прочие мужики вообще не обратили на нас внимания, а собеседник только коротко кивнул.
— А, Надька! Ну, привет Надюхе.
Когда мы нырнули в очередной дьявольски темный коридор, я спросила:
— Кто такая Надька Борисова?
— Моя мать, — сказал Толик, пожав плечами. У меня родился и второй вопрос, с виду будто бы не совсем связанный с первым:
— А почему ты мне все это рассказываешь? Разве ты теперь не другой человек?
Толик глянул на меня, заулыбался.
— А нет никакого другого человека. Тот же я человек, просто чему-то новому учусь. Я стараюсь, но я тот же человек. Родился и умру одним и тем же человеком, как мы все.
На седьмом этаже нам открывали, в основном, бабульки, и все они требовали одного — разобраться с пенсиями. Толик давал каждой немного денег, и мы уходили, потому что бабульки не решались пускать нас в дом. Три из четырех почему-то решили, что мы от какого-то депутата.
— А почему столько бабулек? — спросила я.
— Наверное, это еще заводские.
На шестом этаже грохотала музыка, так, что отдавалось даже в черепушке, и казалось, будто пол под ногами ритмично подпрыгивает.
— Мы же не пойдем туда? — спросила я. — Ну, откуда музыка?
— Почему не пойдем? Может, им там нужна помощь.
Слава Богу, подумала я, до этой двери еще далеко.
Дверь первой комнаты так и не открылась, мы услышали хриплый, но неожиданно неопределимый в гендерном смысле голос.