Их в действительности оказалось немного — только на блокпостах через каждые двести пятьдесят метров. А вот камеры висели на всех столбах, заинтересованно провожая подвижными объективами то тех, то других посетителей. И все старались ничем не проявить себя — шли медленно, руками не размахивали, глаза опускали. Мало ли чего… Вот и я пошла — тихо-тихо, едва переваливаясь в давно страдающих бедерных суставах, да прихрамывая на правую ногу, уже порядком уставшую за долгую дорогу. Вот, ведь, кажется, девчонкой бегала сюда на прогулки, с собакой наперегонки, а теперь едва добралась. Будет ли скамейка передохнуть или ждать придётся?
На удивление скамеек свободных оказалось много. То ли осенний день не располагал к беседам, то ли последние зачистки в городе сильно поколебали завсегдатаев Парка. Я выбрала место рядом с озером, неподалёку от скамейки, занятой сообществом вольных шахматистов, где четыре деда, щурясь на доски, разыгрывали партии. Моя рассохшаяся деревянная скамейка была неловко покрашена в грязно-зелёный цвет, неровно, по старым слоям. И я уже не могла вспомнить — я ли её когда-то красила? Или я красила вон ту, что под древним кованым фонарём? Или ту, что в стороне от основной аллейки, возле развалин зоопарка? Память молчала.
Откинувшись на спинку, я бездумно смотрела на листья тополя, золотистой кроной прикрывающие меня от неба. Тополей когда-то в нашем городе стояло много, а теперь остались только здесь. Да и других деревьев оставалось мало. В своём районе я их уже не видела, но по визуаторам на улицах часто показывают деревья из оранжереи Губернатора и аллею клёнов с площади имени Великого Присоединения.
— Варьюшка? — дребезжащий старческий голос выдернул меня из задумчивости.
Я открыла глаза и поднялась, чтобы сразу оказаться в крепких подрагивающих от волнения объятиях. Мы смотрели друг другу в лица, боясь упустить каждую новую морщинку, любой новый знак приближающейся кончины.
— Владик…
Друг мой сердечный.
— Варьюшка!
Я обернулась. С другой стороны подходил, с силой опираясь на трость, Константин. Он вовсю улыбался и держался ещё молодцом, не смотря на свой предельный возраст и часто бьющий тремор от тяжкого недуга.
— Костя!
— Лиза!
Всё так же прямая, с нескрываемо гордой осанкой и изящной талией, но ослепшая настолько, что ходила с белой палочкой и в огромных прошлого века очках. Она подобралась к нашей общей скамейке с другой стороны и, ощупывая спинку, аккуратно присела на краешек. И, как обычно, тихо по-домашнему улыбнулась.
А вот Игорёк так и не пришёл. А, значит, уже не придёт. Как и многие теперь…