В этом заключается вся суть: будь в моей крови несколькими кровяными шариками больше, будь мои мускулы несколько крепче, мой желудок лучше, и я бы был обыкновенным и счастливым, наслаждающимся жизнью человеком. Вместо того, я странствовал из края в край в поисках за солнцем и здоровьем, из музея в музей в поисках за эстетическим откровением, а позже от одного сборища, восхваляющих друг друга художников к другому в поисках за символом веры искусства, и переходил от мечты к мечтам в поисках за любовью. В жизни сердца, как и в жизни рассудка, я всегда был человеком всяких начинаний и неудач, и все по одной и той же причине, быть может, физической: неисправимой неспособности сосредоточиться, установиться, в которой я теперь нахожу странную особенность моего характера. Когда с такой неумолимой ясностью видишь те непреодолимые преграды, в котором замкнула вас природа, не лучше ли примириться с собой? Размышляя об этом великом законе благоразумного зрелого возраста, я принял твердое решение, по крайней мере, относительно самого существенного, именно моей работы. Это уже что-нибудь. Я дал себе слово не терзаться больше напрасным честолюбием. Я буду посредственным живописцем, вот и все. Если так, то зачем же я буду отказывать себе в удовольствии писать, в котором я прежде отказывал себе ради дисциплины? Так как для меня не подлежит сомнению, что имя Винцента де ла Кроа не будет никогда блистать на небосклоне славы между именами Гюстава Моро, Пюви де Шаванна и Берн Джонса, то для чего же Винценту де ла Кроа отказываться вознаградить себя за это тем, чтобы тратить свое время по своему усмотрению, как богатый любитель, какой он и есть, как дилетант, которым он и останется, как критик, - как неудачник. Вот причина, по которой, переживая мысленно эпизоды маленького романа, раскрытого мне случаем, я приготовил бумагу, перо и чернила. И в доказательство того, что я всегда буду лишен самобытной, бьющей ключом гениальности, я изо всех сил стараюсь объяснить себе причины, побудившие меня начать этот рассказ, вместо того, чтобы смело и просто приступить к нему.
Я так ясно вижу перед собой все малейшие подробности его, и какая же надобность извинять в собственных глазах работу, которая меня соблазняет. Ведь если по окончании мне будет стыдно за нее, то стоит только ее уничтожить. Я столько выскабливал полотен, которые считал дурными! На этот раз будет достаточно двух полен в камин и спички. Это одно из неоспоримых преимуществ литературы перед живописью.
Я имею особое основание ясно помнить то число, когда началось приключение, которое я хочу рассказать. Это было как раз в тот день, когда мне минуло тридцать шесть лет. С тех пор прошло уже двадцать девять месяцев. В эту годовщину я чувствовал приступ меланхолии, даже более гнетущей, чем обыкновенно. Почему? Причина была все та же: сознание своих не приложенных к делу и в то же время ограниченных способностей, это, так сказать, постоянное дохождение до пределов своего таланта. А повод? Я улыбаюсь, вспоминая о поводе. А между тем, кто же из людей, обладающих воображением, не принимал в юности ребяческих и геройских решений относительно себя самого? Какой художник не намечал себе заранее шагов по пути к славе, мысленно приравнивая себя к какой-нибудь знаменитости? Цезарь, который был не хуже других, говорил с волнением: «В мои годы Александр уже завоевал мир». Какой доблестный возглас, когда в нем слышится трепетание гордости еще неизвестного могущества, и какой скорбный, когда сознание окончательного бессилия изливает в нем бесполезное сожаление о недосягаемом торжестве.