- Постой, постой, - остановил он меня. - Ты забываешь, что мы еще должны зайти к г-же Бонниве.
- Где я откажусь от приглашения. Это решено.
- Где ты откажешься от приглашения. - Он взял меня под руку. Служитель отворил нам с подобострастнейшими поклонами дверь, соединяющую сцену со зрительной залой, и мой приятель продолжал, пока мы поднимались по новой лестнице:
- Чтобы вознаградить тебя, я посвящу тебя в подробности плана, как я думаю отделаться сегодня от Камиллы. Ты увидишь, как все хорошо подстроено. Когда имеешь дело с женщинами, особенно с актрисами, я всегда стою за самую грубую, самую невероятную ложь. Запомни рецепт. Это единственно, что удается, так как они не верят, что может хватить смелости все это выдумать… Сейчас, во время последнего акта, как раз в тот момент, когда Камилла будет на сцене, мне подадут письмо, и я сделаю вид, что читаю его. Понимаешь? Я обнаруживаю удивление и быстро нацарапываю что-то на карточке, которую оставляю тебе. Затем я выхожу.
Камилла все увидит и будет беспокоиться. Она нервно проведет свою большую сцену, что собственно и требуется, между прочим. Затем ты отнесешь ей мою карточку, в которой я объясню ей, что Фомберто… Ты знаешь его, конечно? Нет. Это один из тех немногих критиков, который не грыз меня за «Голубую Герцогиню» и поэтому Камилла его любит. Словом, что Фомберто повздорил с одним из своих собратьев и хочет непременно переговорить со мной, относительно секундантства. Я не мог отказаться. Ты подтвердишь эту историю. Она тебе поверит, все в силу слияния душ… И штука сыграна. Однако, ложе г-жи Бонниве № 32. Мы прошли ее… Вот она.
Говоря это, он постучал тем же маленьким золотым набалдашником, который только что послужил ему для открытия другой двери, но на этот раз жест этот был скромно-почтительный, а не как тогда - властный. Уважение к богатству, с титулом или без него, не составляет слабости одних господ Фигонов. Дверь с улыбкой и легким поклоном открыл господин в черном фраке и тотчас стушевался. Это был Бонниве, которому Жак меня представил; затем он представил меня г-же Бонниве и виконту де Сеннетерр, загонщику, и я очутился сидящим на одном из передних стульев, уступленном мне кем-то из этих господ. Молодая женщина брала из коробки позолоченными щипчиками обсахаренный виноград. Она ела его, показывая свои белые и маленькие зубки, с какой-то жестокой чувственностью. Я слышал, как хрустел на ее зубах леденец, в то время как она меня спрашивала:
- Вы будете писать портрет маленькой Фавье, г-н Ла Кроа, говорил мне Молан? Это хорошенькая девушка. Надеюсь, вы придадите ей все-таки другое выражение… Если бы не было здесь «дорогого учителя», я бы сказала, что, когда она не говорит, то, право, напоминает классическую корову, смотрящую на проходящий поезд.