- А угрызения совести, my dear Daisy, - прервал он, - о которых ты забываешь? А соблазн? Во-первых, восстановим факты, как говорится иногда в газетах. Я не ухаживаю за королевой Анной, а устраиваю так, что она за мной ухаживает… Был ли у тебя когда-нибудь в жизни пудель? Да. Ну, тогда ты видел, как он смотрел на тебя и на косточку, когда ты, сидя за обедом, возился над котлетой; в его глазах было выражение, в котором чувство честного долга борется с прожорливым аппетитом хищника. Ну-с, так вот такими глазами я смотрю на королеву Анну при каждой новой хитрости, которую она пускает в ход, чтобы разжечь во мне желание своей красотой. Затем, так как человек выше собаки по своей добродетели и по силе воли, милостивый государь, - чувство долга одерживает верх. Я внезапно покидаю ее, как человек, не желающий поддаться… Вот, не желаешь ли, я тебе представлю образчик? Вообрази себе, не далее как вчера, карету, катящуюся в туман, какой был вчера, в туман, который я называю миленьким туманом для прелюбодеев… Мы встречаемся с г-жей Бонниве в магазине старинных вещей, куда она приехала смотреть гобелены, я также - какая случайность - пришел туда смотреть те же гобелены… И она предложила мне довезти меня…
- В своей карете? - спросил я, озадаченный.
- Тебе лучше бы хотелось, чтобы это был фиакр? - спросил он. - А мне нет. Узнайте, Daisy, что эти прогулки в карете очень распространены среди светского полукастора, который я старался вам определить в тот раз.
Между ними есть и невинные, есть и преступные. Пусть-ка кто-нибудь разберется в этой куче. Ты больше не возмущаешься? Я продолжаю. Видишь ли, ты пас в этом узеньком купе, насквозь пропитанном ароматом женщины, одним из тех неопределимых и резких ароматов, в которых смешиваются двадцать запахов: запах саше, продушившихся в ее шкапу батист и шелка интимных частей ее туалета, пудры, которой она покрыла себя, как легким облаком, выходя из ванны…
- Если я когда-нибудь вздумаю открыть парфюмерный магазин, - прервал я его, - никому, кроме тебя, не поручу составления реклам.
Он раздражал меня своими насмешками, а его нескромные признания казались мне так противны, что я хотел прервать их поток. После этой злой шутки он на секунду взглянул на меня с искрой гнева в глазах, но его добродушное настроение одержало верх. Он пожал плечами и продолжал, не обращая внимания на мое замечание, но избавив меня от десяти других «букетов»…
- Итак, мы находимся в этой нежной и приятной атмосфере, королева Анна и я… Туман заволакивает стекла. Я беру ее руку. Она ее не отдергивает. Я жму эту маленькую ручку, которая отвечает на мое пожатие. Я обнимаю ее за талию. Ее стан выгибается, как бы для того чтобы освободиться, а в сущности для того, чтобы дать мне заметить ее гибкость. Она поворачивается ко мне, чтобы выразить свое возмущение, а в сущности для того, чтобы взглянуть на меня в упор и заставить потерять голову. Я привлекаю ее к себе. Мои губы ищут ее губы… Она противится, и вдруг вместо того, чтобы настаивать, я ее отталкиваю, я ей говорю: «Нет, нет, нет!… Это было бы слишком гнусно», обычные для ее пола, - я не могу поступить так относительно «ее», я останавливаю карету, я бегу… Имея любовницу в другом уголке Парижа, которая вас любит, которая' вам нравится, к которой вы являетесь с желанием, зажженным ее соперницей, - право, эта игра самый чудесный из всех спортов… И что королева Анна попалась на эту удочку, это очень понятно. Чувствовать, что она возбуждает страстные желания и что ее избегают, это может вызвать самые большие безумства со стороны женщины несколько испорченной, немного холодной, немного тщеславной и немного любопытной…