Она кокетливо наклонила свою хорошенькую головку, улыбнувшись обоим мужчинам своей тонкой улыбкой, и направилась к левой стороне церкви, где находится вход в ризницу, в то время как Жак, приложив палец к губам, говорил г-ну Бонниве:
- Ради ее матери, понимаете?
- Понимаю, понимаю, неисправимый шалун, - отвечал тот с громким смехом. Он продолжал чувствовать веселость освобождения приятного, почти опьяняющего, после той мучительной пытки; которую он испытал. Он готов был расцеловать тут же этого любовника своей жены, которого целый день помышлял убить, и усадил его в свою карету, всю забрызганную грязью от упорного преследования по всему Парижу, говоря: «Куда хотите вы, чтобы я отвез вас? Вы знаете, она очаровательна, ваша м-ль Фавье, положительно очаровательна, и какие у нее изящные манеры! Как она мило нашлась оправдать свою прогулку с вами. Я ничего у вас не спрашиваю, заметьте… Я извинюсь перед ней снова, когда она приедет к нам играть… Вы еще передадите ей мои извинения, не правда ли?… Вы знаете, сходство в сумерках так легко может обмануть!
Волнения, испытанные Камиллой во время этого драматического приключения, благодаря ее находчивости получившего водевильную развязку, были так сильны, что, лишь только она скрылась из виду обоих мужчин, как почувствовала страшную слабость. У нее хватило сил только снова добраться до фиакра и приказать везти себя в улицу де-ла-Барульер. Дома она почувствовала настоящий приступ нервной лихорадки, заставившей ее лечь в постель. Об этом эпизоде, в котором ей принадлежала роль великодушия, такого естественного, добровольного и смелого, я узнал не от нее. Это была благородная роль, подходившая к благородному сердцу, о котором свидетельствовали ее чудные голубые глаза, гордый ротик, вся порода, сказывавшаяся в ее прелестной и изящной фигуре.
Впрочем, если бы она и была достаточно здорова для того, чтобы выходить на другой день после этого ужасного происшествия, поспешила ли бы она ко мне, чтобы дополнить свои горестные признания первого открытия новыми признаниями о своей геройской жертве самому недостойному из любовников? Лица, способные поступать так, как она поступила, не хвастают этим. Сам Молан первый рассказал мне подробности этих почти невероятных сцен, по крайней мере, тех, которые он знал и которые затем я пополнил через Камиллу. Хитрый и ловкий Жак имел две причины посвятить меня в это приключение, в котором он играл все же лестную роль с точки зрения обыденной морали человека, любимого до измены добродетели одной из самых элегантных и имеющих наибольшее число поклонников женщин Парижа, и до мученичества одной из самых хорошеньких актрис не только Парижа, но и Европы! Первой из этих причин было его самодовольство, второй - его интерес. Он боялся того, чтобы после подобного испытания, преданность Голубой Герцогини не спасовала перед другим: принять участие в представлении у спасенной ею соперницы. А между тем он считал, и вполне разумно, такое присутствие Камиллы на вечере г-жи Бонниве необходимым дополнением сцены, разыгранной на площади св. Франциска Ксавье. Подозрения мужа должны были быть весьма сильны, если он дошел до такой крайности, как шпионство, и нельзя было ничего возразить на ту фразу, которой Молан закончил свой рассказ: