Г-жа Сюржер, никогда не проводившая зимы на юге, видалась с матерью и сыном только когда они приезжали в Париж на май месяц. Она видела мальчика, одетого на английский манер; в свои двенадцать лет он напоминал фигурой взрослого англичанина; затем года шли за годами и мальчик превратился в молодого человека, которого все, и она сама, находили слишком напыщенным и манерным. Он говорил мало, любил оригинально и странно излагать свои мысли. Мать рассказывала тайком, что он пишет стихи, но что не надо говорить с ним об этом; сам же он не проговаривался никогда. В общем Эскье и Сюржерам он не нравился.
Только одна Клара как будто понимала его. Две зимы подряд г-жа Артуа увозила с собой девочку в Канн для поправления здоровья; она жила под одной крышей с Морисом и скоро сдружилась с ним. Никто и не подозревал, что от этих месяцев, проведенных вместе молодыми людьми, у них осталось воспоминание детских ласк. Когда Морис в первый раз увидал бледную, странную пятнадцатилетнюю Клару, ему было двадцать лет.
Он уже пользовался большими и многочисленными успехами у женщин; ему казалось, что ни одна не устоит против него и он развлекался ухаживанием за Кларой и девочка сразу полюбила его. Но она всегда отличалась необыкновенно высокой нравственностью и к тому же была очень религиозна, она храбро защищалась против Мориса, но тем не менее ему удалось сорвать с ее губ несколько поцелуев. И с этих пор каждый раз, как они встречались в Канне или в Париже, между ними снова начиналась эта борьба за ласки, но Морис не мог похвалиться, что он далеко продвинулся вперед.
В конце концов обстоятельства их разлучили. Г-жа Артуа постепенно угасла. Это так поразило Мориса, что он тотчас же бросил те места, где жил около нее и где люди могли напомнить ему ее. Он уехал со своим горем в Италию и пробыл там больше года, изредка посылая коротенькие записки отцу. Ему казалось, что из него может выйти художник в этой стране искусства. Время мало-помалу затягивало его рану, но в душе оставалась пустота. Если у него и были случайные встречи, то все-таки проходящая любовь не давала ему того идеала женщины, который он видел в своей матери, пряча на ее груди свою усталую голову. А он жаждал этого идеала; он принадлежал к числу тех людей, которые не могут жить без него. Очень понятно, что во время своих скитаний его мысль невольно летела к юному другу, чья кротость и застенчивость так привлекали его в Канне. Когда он минутами мечтал о Кларе Эскье в Венеции или в Капри, в Риме или а Палермо, ему казалось, что он ее любит: он видел в ней тогда идеал желанной женщины. Раз его охватило такое острое желание ее видеть, что он не колебался более. В сущности, что ему было делать в Италии? Как поэзия и музыка, живопись не давалась ему; он был в таком отчаянии, не умея достичь в ней желаемых результатов, что почти возненавидел произведения великих мастеров.