Зато девочка-гость мне не нравится, и это вовсе не бабская зависть. Ее волосы старомодно заплетены в косы, холщовая рубашка мешком спускается с плеч, глаза скачут туда-сюда пассивно-агрессивно, осуждающе. Она выглядит как религиозный фанатик, и фанатик в плохом смысле — такие не любятся по кустам с добрыми молодцами во славу Фреи, а жгут молодцов на кресте во славу какого-то токсичного балабольства. Я подхожу к ней поближе, обнажаю белые зубы в дружелюбной — как мне кажется — улыбке и протягиваю ладошку — всю в прожилках металлических нитей.
— Хендшейк? — спрашиваю.
Девочка чуть пятится, поэтому я перехватываю запястье, разжимаю ее кулачок, касаюсь нежной, чуть потной кожи, и пингую намерения.
Гостья внезапно хочет секса — нормальное желание, если пораскинуть мозгами, но мне еще нет восемнадцати, да и девочки — не в моем вкусе. Извиняшки.
Гостья хочет салат из лосося с авокадо — ну так, странновато, но бывает, я знаю отличный пищевой принтер в переулке за руинами вокзала. Могу показать дорогу. Все окей.
Ненормально другое: Гостья отчаянно стесняется собственных желаний, отбивается от них, выжигает мечты каленым железом, а те все равно прорастают и ласково машут мне набухшим сосочком с привкусом авокадо (о котором она прочитала в детских книжках). Отсюда, в общем, и агрессия, и каша в голове — истинные желания противоречат тому, что вдолбили в школе. Где, как известно, Атомбург — живой памятник всему тому злому злу, что чуть было не уничтожило мир пару десятилетий назад, бла-бла-бла.
Я уже почти успокаиваюсь, жму гостье руку уже просто так, по-человечески, а потом разжимаю ладонь — и рассеянно думаю, как много она успела понять обо мне. Надеюсь, что достаточно. Не люблю недосказанность. Но девочка в ответ улыбается мне вдруг нежно и отчаянным жестом задирает юбку — под ней белые трусики с красными сердечками.
Что? Ну как же так? Отрываю руку, нервно сглатываю, делаю пару шагов назад, озираюсь в поисках моральной поддержки — все городские, как назло, отошли в сторону; курят, сплетничают. Друзья девочки, напротив, смотрят на нас пристально, словно ждут — а как я отреагирую, а правда, что у атомбургских телочек в трусах от радиации что-то не то выросло.
Не выросло, если что.
— Послушай, — начинаю спокойно.
Но девочка упрямо лезет под юбку (себе, к счастью), оттопыривает трусики, а потом — и мои глаза превращаются в пару блюдец глаз охреневшей козы! — достает не хочу знать откуда зажигалку, щелкает ей и бросается к заправочной станции как эдакая такая олимпийская бегунья с факелом мира наперевес. Только не мира.