– Можно к нему зайти? – спросил он.
– Сейчас можно, ему немного лучше.
Из детской Никифоров вышел с улыбкой, которая слетела с губ, стоило ему закрыть дверь.
– Все «Ласточку» вспоминает, – он вытер со лба выступивший пот.
– Саша мне тоже говорил.
Гейнц наклонил голову, чтобы Никифоров не увидел застывшей в них безнадежности. А тот суетливо засобирался, словно у него вдруг обнаружилось срочное дело, наскоро попрощался и ушел. Что ж, подумал Владимир Александрович, жизнь продолжается, дела, заботы. И все же такое поведение товарища его задело.
Прошло три часа. Тренькнул дверной звонок. Должно быть, врач… Владимир Александрович открыл дверь. На пороге стоял подросток в картузе.
– Велено передать, чтобы в окно выглянули, – выпалил паренек и кубарем скатился по лестнице.
Владимир Александрович подошел к окну и отдернул штору, с недавних пор он предпочитал полумрак. Перегораживая Лейхтенбергскую улицу, замерла телега, над которой чуть трепетал парус. Рядом с телегой стоял Никифоров и жестикулировал, что-то доказывая городовому в круглой мерлушковой шапке. Вокруг собиралась толпа.
Преследуемый недоуменными, почти испуганными глазами жены, Владимир Александрович бросился в детскую.
– Саша! Саша!
Он подхватил сына на руки и подошел к окну:
– Смотри.
– «Ласточка»… – прошептал мальчик и заплакал, и это были хорошие слезы.
* * *
Мы сидели в кафе небольшой гостиницы, там же, у канала. Я чуть ли не насильно затащил туда Федора Ивановича, когда понял, что рассказ будет долгим, зачем же на морозе стынуть. А я и хотел, чтобы он был долгим…
Мы пили чай. Никифоров говорил, я слушал.
– Дальше было как в сказке. Отступила болезнь. Вот с того дня и стала отпускать. Доктор все удивлялся, говорил что-то о загадках организма. А по мне, так это было чудо. И все, кто к этому событию был причастен, думали так же. Через месяц Саша совсем выздоровел, окреп, и весной они все вместе вышли на «Ласточке» в море. Никифоров, Гейнц и юнга.
– А что потом?
– Началась война. Яхты поставили на прикол. Дальше – революция. Новая власть. Владимир Александрович всю жизнь, до пенсии, проработал на заводе, ставшем Кировским. Мой дед погиб на Невском пятачке на второй год уже другой войны. Саша Гейнц вырос, стал моряком, капитаном, водил суда по Севморпути. У него внук есть, я его как раз на берегу ждал, чего-то задержался. Ничего, пусть теперь меня подождет. Но возвращаться надо.
Я вызвался проводить Федора Ивановича. Тот с сомнением посмотрел на мои костыли, но возражать не стал.
Пока шли – это Никифоров шел, я ковылял, – старик великодушно пригласил меня посетить его в сезон.