Делает большой глоток, морщится, кашляет и вытирает губы.
— Крепко.
— Всё как ты любишь. Когда-то мы даже выпить вместе могли.
— А сейчас? — в голосе что-то похожее на надежду.
— Сейчас тороплюсь. Знаешь ли, дел вагон. Да и Злата ждёт.
— Она ведь и тебя предаст. Артур, она ведь лживая сука.
— Заткнись, а? Ну не в том ты положении, чтобы херню нести.
Коля ставит бутылку на пол, она падает покачнувшись, и янтарный напиток льётся на светлый ковёр, пропитывает его. В воздухе отчётливо пахнет спиртным и страхом. Тяжело поднимается на ноги, подходит и становится напротив. Склоняет голову набок и смотрит на меня внимательно. То ли сказать что-то хочет, то ли прощается беззвучно.
— Ты посмотришь или оставишь меня одного?
Качаю головой. Достаю из кармана пиджака платок, вытираю отпечатки пальцев. Медленно, а Коля жадно следит за каждым моим движением. Впитывает, бледный и слабый в своём отчаянии и страхе.
Коля гордый — это его больное место. Он не вынесет судов, позора, допросов. Для него всё это — хуже смерти. Романов знает: сейчас, когда махина возмездия закрутилась, от него отвернутся все. Слишком в большом количестве дерьма замешан.
Я бы мог сдать его ментам. Они бы рвали его мясо, вот только... я не могу допустить, чтобы он, очухавшись, что-то придумал и откупился. Нет уж, сегодня Карфаген должен быть разрушен. Точка.
— На этот раз я победил, да? Передавай привет старому хрычу.
Через пять минут я покидаю дом, а в ушах всё ещё звучит отголосок выстрела. Назавтра каждая местная газетёнка разукрасится статьями о том, как проворовавшийся благодетель и душа города выпустил себе пулю в лоб, не справившись с чувством вины за украденные у сограждан миллионы и прочие страшные делишки. Найдётся куча желающих рассказать, каким дерьмом он был, как лихо запугивал и давал взятки. И каждый будет говорить, что ничего не знал, а если и знал, то ничего поделать не мог.
Полетят головы, снова обвинят власть, систему и продажных ментов. Некогда самый лучших и щедрый Николай Романов станет тем, о ком будут рассказывать, брезгливо поджимая губы.
Смотрю в небо и кажется вижу лёгкий дымок, принимающий знакомые очертания. Глюки, наверное. Но я взмахиваю рукой, складываю пальцы особенным образом, вспоминаю детский жест. Тот, который мы придумали с Колей однажды и которым обменивались в редкие минуты перемирия.
Прощай, Коля. Без тебя тут будет лучше. Чище.
Прощай.