Убить карлика — значило потерять возможность встретиться с Маагаром.
"Спаси маленького…"
Меч свистнул в воздухе, и голова Мафы покатилась по земле. Рон выгнулся и замер в неестественной позе.
— Ммммммм…
Сайяр вскочил с ножом в руке. Смотрел то на меня, то на ребенка, то на труп карлика. От мертвой головы в разные стороны черная паутина расползалась, пока глаза не погасли.
— Сивар найди и сюда веди. Чтоб пацана спасла.
Сам наклонился и срезал у мертвеца бороду.
— Гонца ко мне. Пусть Маагару дар отвезет и встречу назначит.
Сайяр на меня посмотрел, а я на него.
— Разве я должен обещать вернуть Мафу живым?
И мы оба усмехнулись.
* * *
Он изменился с нашей последней встречи. Я помнил трусливого, большеглазого юнца на помолвке Одейи. Тогда я был меидом, и меня еще не волновала семья Ода Первого. Тем более его трусливые сыновья. Потом я видел его в лесу, когда заманил меня в ловушку. Те оба раза передо мной был подленький папенькин сынок, желающий выслужиться, угодить отцу.
Но умный и коварный ублюдок, заставивший меня встать на колени ценой жизни своей сестры. Как выставил меня, словно зверька в клетке на показ проклятым лассарам. Как будто изловил своей силой и могуществом, а на самом деле просто трусливо заманил в ловушку.
— Я поймал тварь, — эхом прокатился по площади голос Маагара. — Теперь наш народ будет спать спокойно. Завтра его повесят и оставят гнить на виселице, чтоб прах никогда не был предан ни земле, ни воде и не нашел покоя ни в мире живых, ни в мире мертвых. На него будет наложено проклятие Храма вплоть до десятого колена, если у монстра имелись родственники. А после мы вернемся и освободим Нахадас.
— Дааааа, — вторили ему воины, взбодренные обещанным праздником и казнью того, кого они все смертельно боялись. Меня толкали копьями сзади, заставляя идти быстрее мимо рокочущей толпы. Но я не доставил им удовольствия и спину не прогнул, шел размеренным шагом, и стража виснет на моей цепи, силясь заставить меня идти быстрее. Смотрю по сторонам, и кто-то от ужаса глаза закрывает, а матери детей отворачивают.
— Жуткий, как сама смерть. Спрячьте его рожу.
Взгляд на ниаду и словно увидел то, что хотел увидеть. Как будто боль в ее взгляде. Боль за меня… боль, на которую я обрек себя из-за нее. Боль от моего унижения. Только я себя униженным не чувствовал. Меня не взяли силой, меня не превзошли стратегией. Я сам сдался. Ради любимой женщины.
— Урод. Какой же он страшный. Не смотри на нас, валласарское чудовище.
— Он смеется. О, Иллин. Это жутко.
И я, и правда, смеюсь, захожусь саананским хохотом. Который запускает мурашки ужаса по их лассарской коже. Толпа стихает и пятится назад. Им страшно… И я точно знаю, они меня не пощадят. Никто из них. Страх порождает еще больше ненависти, чем зависть. От него нет спасения. И хочется уничтожить то, что пугает. Страх хаотичен и неуправляем. В страхе предают даже детей своих и родителей. Нет ничего ужаснее человеческого страха.