— Теперь мы свободны, манито, — доносились со двора голоса негров. — Кончились разные там «ваша милость, дорогой хозяин» и работенка до седьмого пота под хруст наших костей, тагуар и цапок, чтобы господа могли попивать свой горяченький и густой шоколад; хватит, нажились вы на нашем негритянском поту. Теперь мы все равные, и тот, кто хочет есть горяченькое и вкусненькое, и жить в достатке, и чтоб кошелек у него всегда был полнехонек, пускай сам как следует потрудится и попотеет. Да здравствует генерал Хосе Тадео Монагас!
— Да он вовсе не Хосе Тадео, манито, его зовут Хосе Грегорио, он знаменитый освободитель негров.
— А, да все одно! Да здравствует, как бы его ни звали, и я вместе с ним! А ну сыграй нам на этой мине, старина Тапипа, а мы ударим в барабаны во веки веков, аминь! Эй, Росо Коромото, навались на курвету! А вы все, манито, уважьте музыканта, ведь сейчас он сыграет нам в честь самого что ни на есть большого праздника — отмены рабства!
Нет, нет, только не здесь! Пошли отсюда в другое место! На то она и свобода, чтоб всласть погулять там, где вздумается.
— Да, да, и чтоб раз и навсегда сбросить с себя треклятое ярмо. Кончилась наша каторжная работенка, чтоб ей пусто было.
— Мы теперь свободные, манито!
И толпа негров разбрелась, растеклась по дорогам и полям; отовсюду только неслось:
— Айро! Айро! Мы свободны!
Асьенды остались без рабочих рук, плантации заросли бурьяном, на землю падали гнилые початки кукурузы, тишиной наполнились поля и нивы, а в городках и селениях день и ночь напролет гудели барабаны.
Бум, бум, бум… неслось по Барловенто и по берегам Майи, где негр уже больше не собирал какао, по долинам Арагуа и дель-Туя, где негр уже не сажал сахарный тростник…
— Айро! Айро!
Однако барабаны вскоре умолкли. Придя в себя после шумного веселья, негры вдруг познали всю горечь действительности: у них не было пищи, они были разуты и раздеты, без крова, одни-одинешеньки под открытым небом, — ведь знаменитый декрет объявлял только: ты свободен!
Свободные от рождения негры встретили вновь освобожденных соплеменников недовольством и презрением, и наиболее разумные негры сказали:
— Нас пригласили на праздник, но нам не оставили места.
И те, что привыкли трудиться в поте лица своего, те, что не умели сидеть сложа руки, увидев себя свободными, впали в отчаяние. Они нигде не находили применения своим силам, и тогда они снова отправились в бывшие асьенды к старым своим хозяевам и заявили им: дон такой-то, сжальтесь надо мной. Помутился мой разум, и взбрело мне в башку, будто теперь окончилась вся моя работа и что всю жизнь наперед я буду плясать под барабан. Но вот я опять перед вами и прошу вас, дайте мне обратно мою тагуару и цапку. Как доселе…