едва приметное скрипенье
колес в глубокой колее.
Гордые агавы — чагуарамы, плюмажи недвижных пальм, точно огромные арфы вздымающиеся в сумеречное небо; трели и щебет птиц; гигантское михао[17], густые лиственные леса — прибежище пернатых; хлопотливо дымящие трубы трапиче[18]. Печальные песни рабов на сахароварнях еще несут в себе следы давно ушедшего прошлого. Время от времени нежный ветерок доносит сладкий запах патоки, журчит вода в оросительных каналах… С гомоном возвращаются стаи гуачарак, нарушая предвечернюю тишину лесных дебрей, где скачет по камням седой Себукан. На мягких лиловых сумерках почивает в безмятежном монастырском покое лес, благостная тишина разлилась над вершинами Каракасской Гряды… Грустные воспоминания индейца — бывшего хозяина этих земель, — которые еще сохраняют свои старинные названия, что звучат словно зов раковин побежденных индейцев: Чакао, Петаре; бурная встреча Кауримаре с Гуайре, напоенной многоводным Макарао…
И внезапно перед изумленным путником предстает величавая картина далекой горной гряды: высокие вершины, холмы, покатые склоны, ущелья и лощины, синие дали и торжественный покой, в который погружаются горы, как только зажгутся звезды; и глубокая тишина, нарушаемая лишь журчанием горного ручья да легким щебетом угомонившихся птиц, томительно сладостным, как само счастье…
Природа словно клялась в вечной любви к породившей ее земле, и Сесилио каждый раз, приезжая домой в рождественские каникулы, повторял эту клятву.
Ночь он проводил в придорожном ранчо, где обычно останавливались погонщики и гуртовщики, живо напоминавшие книголюбу тот постоялый двор, в котором случились забавные приключения хитроумного идальго Дон-Кихота Ламанчского, а человеку деятельному это давало возможность прислушаться к трепетному биению сердца его родного народа. То были простые люди, идущие по дорогам жизни к истории. Те, что любят рассказывать веселые истории и побасенки за большим грубосколоченным столом, люди, в которых бурлили вековая обида, голод и жажда к великим деяниям во имя своей родины, желание сразиться за неизведанное, зыбкое будущее.
— Что новенького в столице? — спрашивали те, что направлялись туда со своими караванами и обозами.
— Да все то же, — отвечали приехавшие оттуда. — Много шума, и никакого толка. Вояки заявляют, что раз они подставляли свою шкуру под пули, чтобы завоевать свободу для родины, то, мол, теперь их полное право всем командовать, а цивильные лезут со своими уверениями, что, мол, тому, кто хочет управлять, надо много знать и что они-то как раз такие и есть, потому как прочитали много книг. А пока суд да дело, дела идут плохо и товаров никаких нет.