– Ишь, племяш нашёлся, – окоротил его атаман. – Вот тебе урок, – подтолкнул меня в спину по направлению к пацану. – Глаз не спускать.
– Дядько Юрас, а когда меня на дело возьмёте? – заканючил Мишка. Обещали же!
– Сиди уж! Будет тебе дело… да это – курицу забей на похлёбку.
– Я… я не могу, знаете же! – перепугался малой.
– Не могу, не могу! – передразнил его разбойник. – А всё туда же – на дело. Тьфу!
С этими словами он молниеносно ухватил ближайшую квочку и одним движением открутил ей голову. Крови хлынула фонтаном, а меня скрутило в очередном приступе рвоты.
– Неженки! – выплюнул Юрас, бросил тушку на землю, и, отвернувшись, пошёл в избу. – Хоть ощипите, что ли.
– Ощипать-то мы могём, – выпалил Мишка, после чего метнулся в избу и выскочил с котелком, полным воды, поставил его на угли, и, подняв за лапы переставшую биться птицу, сунул её в воду. Потом ногами затолкал в костёр несколько тонких поленьев и начал их раздувать. Туча пепла, взметнувшаяся из очага, моментально увеличила слой грязи, покрывавший мальца.
– Ты кто будешь? – через какое-то время переключил он своё внимание на меня.
– Стёпка я, Степан.
– Изловили?
– Угу.
– Один был, или с попутчиками?
– С попутчиками… был.
– Ясно… – в голосе пацана почему-то проскользнули нотки грусти. Странно, учитывая то, как он недавно рвался "на дело". А может и именно поэтому. – В Калугу шёл?
– Ага. Пока туда. Но вообще-то мне в Питер надо. К Ломоносову.
– К Ломоносову?! – удивлённо переспросил пацан. – Как же – ждёт он, поди, тебя.
– Ждёт – не ждёт, я мне во как надо. – я ребром ладони провёл по шее, показывая как мне надо.
– Болеет, говорят, Михайло Василич. Никого не принимает.
Блин, точно! Сейчас же шестьдесят третий год! Значит, жить ему осталось всего ничего. А я тут прохлаждаюсь!
– Постой! – внезапно осенило меня. – А ты-то тут, в лесах сидючи, откуда знаешь?
Из под склонённой к костру головы блеснули два внимательных глаза.
– Тс-с! – прошипел Мишка, украдкой оглядевшись. – Потом…
* * *
За весь оставшийся день Юрас показался только один раз. Он бросил к костру затхлый мешок, в котором оказалось с полведра сморщенной прошлогодней репки и несколько тощих морковок. От нечего делать я помог Мишке в приготовлении нехитрой похлёбки, заодно поделившись с ним сухарями из своих запасов. За всё это время мы почти не разговаривали. Так – "подай", да "подержи". На все мои попытки начать более содержательный разговор, он отвечал таким настороженным и, отчасти испуганным взглядом, что я тут же сворачивал тему, надеясь на обещанное "потом".
Шайка вернулась только к вечеру. Уже налегке. Видимо добычу здесь не хранили. А может и сбыть успели. Я ожидал, что разбойники станут отмечать успешное ограбление обоза, но стереотип не сработал. Мужики разбрелись по хутору, занявшись повседневными делами, как будто утром не резали несчастных путников, а целый день проработали мирно в поле. Только к ужину они собрались у костра. Рябой притащил откуда-то деревянное ведро почти до краёв наполненное брагой, и разбойники, наполнив кружки и набрав похлёбки, расселись вокруг костра и принялись чинно ужинать. Прям хоть картину пиши – "Быт мирных крестьян XVIII века". Нам, как поварам, досталось самое "ценное" – по полмиски пустой жижи с запахом дыма. Хорошо, что сухари остались, но светить их я не стал. Лучше потом схомячу.