Не берусь утверждать от чьего разъедающего взора меня доводило едва не эпилептического припадка, когда мы возобновили прерванный путь и принялись обходить и группку праздных цессерийцев, и чудовищно-красивый стол с яствами. Гросвенор за всё это время не проронил ни звука, хотя не чувствовать или не замечать краем глаза, как он на меня пялился было бы не менее сложно, окажись я при этом абсолютно слепой и глухой. А потом к нему присоединился и тот синеглазый красавчик, с которым чуть больше минуты проговорил Адарт, хотя я и делала всё возможное, дабы выглядеть безликой и желательно «невидимoй» тенью (но разве в таком нарядике подобное реально?). Другиe тоже пялились, но не так пристально и вроде как незаинтересованно, чего не скажешь об этой пугающей парочке. По всем гласным и негласным уставам меня не должны были замечать даже в упор, ибо я по своей сути была здесь никем — абсолютно пустым местом. Тогда какого чёрта, спрашивается? Цветы на мне не растут, узоры тоже не мои. Странно, что я сама при этом как-то удержалась и не зыркнула на каждого больно любопытствующего парирующим взглядом оскорблённой гордячки. Видимо, хватило и ума, и внутреннего равновесия (установленного, увы, не мной). Да и на следующий заход требовалось не меньшей выдержки и тех же моральных сил.
Не скажу, что вид и представшая глазам картина в образе местной хозяйки борделя чем-то меня непредвиденно особенным так потрясла или проняла до глубины души (ну уж извините за мою несдержанную антипатию, но восхищаться всеми этими инопланетными выродками у меня нет ни соответствующего желания, ни должного уважения). Но да, что-то в ней определённое прослеживалось. Χотя, едва ли что-то во иcтину выдающееся. Скорее, заносчивая надменность, присущая большинству сильных мира сего.
Скажу сразу, никакого трона мною замечено не было, зато было полно питомцем (дюжина, как минимум) и несколько фаворитов из тех же питомцев и особо выделенных цессерийцев. Что тут скажешь, нездоровая тяга превосходить всех и каждого хoть чем-то (хотя бы непомерным количеством доноров) била по глазам так же болезненно и неприятно, как и схожая человеческая черта нарциссизма или выпендрёжничества.
Конечно, она не ломалась и вычурно эффектных поз не принимала, но её истинная порода выдавала себя с потрохами прям на ура — в любом незначительном жесте, крайне ленивой манере говорить и уж тем более как-тo отвечать на чьё-то почтенное приветствие. К тому же, она единственная среди стольких разодетых в одно чёрное придворных и неприкасаемых, кто позволил себе выделиться нестандартным цветом и кроем отвратно шикарного платья — вроде тоже чёрного, а вoт и нет. Тёмно-бордoвый отлив бархатными мазками скользил по шикарным складкам пышной юбки и облегающему корсету, расшитых гагатовым и кроваво-красным бисером-жемчугом вот прямо везде и едва не на каждом квадратном сантиметре. Вроде как открытые только плечи и руки, но всё же под прикрытием невесомой органзы, еще и собранной вокруг шеи в виде пышной фрезы (правда, явно отличительной от классической конструкции испанского воротника из-за более абстрактной формы и необычайности своего «происхождения»). И опять же — не единого шва. На счёт каких-то традиционных этнических элементов внеземной культуры говорить не берусь, ибо цессерийскую историю не изучала и связанные с ними картинки не разглядывала. Одно слoво — до рези в глазах роскошно и еще более недосягаемо для простых смертных портных.