- Ну, скажи, что твоего пса задрал мой кот! - подсказал я ему слова.
Старик долго и пристально смотрел на кота. Потом сел на порог, ласковым голосом подозвал его к себе, погладил и заплакал.
- Я их всех жалею. Быват, кормлю, когда есть чем! У тебя выпить ничего нет? Займи бутылку! - он икнул, содрогнувшись всем телом. - Говорят, Марфа тебе наследство оставила! - старик прислонился к косяку и захрапел.
Я вытянулся на койке, поднял глаза на образ. Испытующе и насмешливо смотрели на меня лучистые глаза, будто желая знать, как я поступлю и на этот раз.
Я вдруг подумал: "А что, если сказать им всем, живущим в деревушке на берегу святого моря, что я сын ведьмы и пришел с болот, чтобы жить с ними?" Липучий, тщеславный соблазн стал обволакивать и обольщать меня. ведь это там, на болоте, я был ублюдком. Как знать, может, здесь меня бы приняли как персону с болот... И тогда знай надувай важно щеки, пучь глаза и делай вид, будто знаешь больше, чем знаешь на самом деле. Всякая нечисть от рождения знает, как надо властвовать. И тогда, возможно, все они подползали бы ко мне на брюхе, уважая и восхваляя всякое случайно брошенное мной слово. И сочли бы за счастье кормить меня и угождать мне, бездельнику, как это принято у всех холуев, мечтающих быть похожими на нечисть. И зажили бы мы без ненависти, без споров и распрей на берегу святого моря... И начала бы затягиваться тиной речка у самого своего устья. Глядишь, и поубыло бы на свете святости.
Это так просто сделать. Надо только научиться не думать: зачем? Ведь может же мой кот жить одним днем, радоваться удаче, терпеливо пережидать трудности, никого, кроме себя, не любя и не впадая в ненависть... Правда, для этого надо родиться котом...
К вечеру дождь кончился. Теплый ветер сдувал тяжелые капли с листвы деревьев. Волна неспешно набегала на почерневшие от дождя берега. Запах перезревшей травы и прелых листьев струился над старыми шпалами, над черными плахами перрона.
Вся деревня собралась на насыпи, ожидая поезда из города. Несколько раз в неделю, скрежеща и лязгая по рельсам, сюда, к заброшенным полустанкам, приползал тепловоз с двумя обшарпанными вагонами и с лавкой на колесах, продающей хлеб, водку и всякую необходимую мелочь. Город надменно подкармливал жителей ненужной ему дороги. Слал он сюда и гостей-горожан, мстительно припоминая жителям брошенной дороги свои обиды на лежавших здесь по запущенным кладбищам первостроителей, которые принесли себя в жертву ради будущих поколений.
Ветер дул с севера, и волна пела душевные песни. А народишко, собравшийся к поезду, был отчего-то зол. Домовой с непрерывно курящей бабенкой стояли в стороне, особняком и приглушенно переговаривались о чем-то своем. Старик был трезв, хмуро смотрел в море и переругивался со старушкой. Лесник поглядывал вокруг вдохновенно и выцарапывал на кусте бересты летопись деревни в стиле сверхсвободного верлибра. Ведмениха расхаживала вдоль линии. Ее долгополый плащ цеплялся за стыки рельсов, она нетерпеливо дергалась, освобождаясь, и метала глазами молнии. Хромой мужик, трезвый и спокойный, опираясь на костыль, всматривался в черный склон, из-за которого должен был показаться поезд. Ему ни до кого не было дела. Старушка, устало глядя вдаль, была светла и печальна.