При моем появлении медсестра встает со стула, и, предупредив деда, чтобы не волновался, строго поправляет капельницу. Дед… Прислушиваюсь к себе, пытаясь понять, что чувствую при этом слове, но в душе пустота.
— Здравствуй, внучка… — заметив меня, застывшую возле двери, улыбается Григорий Иванович, и протягивает мне широкую ладонь. — иди сюда, девочка, присядь. Какая ты красивая выросла, на Машку похожа. В бабушку уродилась, жаль, не дожила Анфиса, не узнала, что внученька у нас есть.
— Как будто Вы тоже ни сном, ни духом все эти годы! — невольно поддеваю, усевшись рядом с ним, и, поколебавшись, сжимаю тонкие пальцы.
На трёх синеют наколки — перстни, я криво усмехаюсь. Вор, значит, дедушка мой. Почему-то сей факт не удивляет, учитывая, что мамочка окружена бандитами. А ничего такой старый, в молодости, наверное, был красавцем. Волосы соль с черным перцем, пронзительные голубые глаза, волевое лицо с россыпью морщин.
— Виноваты мы, — тихо, с трудом выговаривая фразу, начинает он, я хмуро молчу. — когда до меня донесли, что Машка родила, в бешенстве я был, каюсь. Сбежала она из дому с молокососом этим, с Русланом. Не нашел я их, уж, грешным делом, решил, что больше не увижу дочь. Ни весточки от нее не было, а как тебя родила, да отказную написала, на следующий день только мне позвонила.
— Что же Вы не разыскали меня? — обиженно соплю, а внутри всё кипит, переворачивает сердце.
— Обманули меня, Алисонька. — кашляет, захлебываясь мокротой, и я испуганно вскакиваю, чтобы кликнуть врача, но дед машет рукой, хрипит, — нормально, пройдёт… Сядь, послушай… Сказали мне, мол, девочка родилась мертвой, пуповиной обмотанная, умерла родами. Поверил я, балда, Машка уж так убивалась, руки целовала, умоляла простить её да назад принять. Бросил, клялась, её хахаль, исчез бесследно. Уж позже узнал я, что на второй срок он сел, за разбой. Ну, я в СИЗО на свиданку смотался, припугнул малого, чтобы к дочери моей ни на шаг. А ты… Тебя, оказывается, в детдом отдали, Лёшка, крестный Машкин, посодействовал ей, помог избавиться от тебя. Ты вправе осудить мать, не спорю, девочка. Меня же суди или поверь, как было, тут я не советчик. Правду — матку рубанул, а ты своей головой думай.
— Лёшка… — припоминаю разговор с Галюней, — его Алексом все зовут, да? Крёстного Мары?
— Алексом. — кряхтит дед, устраиваясь удобнее на подушках, подоткнутых под спину. — докатились, Алисонька, свои, родные традиции скоро попирать ногами станет, всё на запад оглядываемся. Алекс… — свистящим шепотом повторяет, будто выплевывает имя. — с той поры, как узнал я про их аферу с тобой, рассорились намертво. Не прощаю я предательства.