– Мистер Кёниг, вы нашли посла? – спросила Жозефина, когда поняла, что тишина длится слишком долго, а Баттлер, как и он сам, не в состоянии что-либо говорить.
Кёниг вошёл в лифт и нажал какую-то кнопку, а затем повернулся к ней.
– Пока нет, говорят, он уже отбыл, очень жаль.
– Да, жаль, – сказала Жозефина и бросила короткий взгляд на Рона, на свой неминуемо несущийся навстречу экспресс, – всегда жаль, когда кто-то ведёт себя не так, как ты хочешь, – закончила Жозефина и отвернулась.
Их пикировка с Баттлером не стихала весь остаток дня. То она выливалась в откровенные ссоры, то стихала и становилась молчаливой, но это чувство неизбежности больше не возвращалось.
Только раз Баттлеру удалось пробить её оборону – когда Рон решил завязать беседу с Клаусом Бёлером.
Бёлера Жозефина видела раньше на приёмах у отца. Сам Клаус, правда, не подавал вида, что помнит юную герцогиню, и всё же это было хоть сколько-то знакомое лицо в круговороте фальшивых масок. К тому же Бёлер не смотрел на неё с вожделением. Жозефина всегда была уверена, что Бёлер перестал интересоваться такими вещами после войны – по крайней мере, его ни разу не видели в сопровождении девушек. Кажется, эта догадка подтверждалась.
Бёлер улыбался тепло и легко, так что Жозефине искренне захотелось пожать ему руку и хотя бы чуточку намекнуть о том, что они знакомы.
Однако стоило девушке протянуть ладонь для рукопожатия и произнести своё имя, как её запястье стиснули уверенные руки Баттлера.
– Это просто моя новая девочка, – бросил Баттлер, и улыбка Бёлера стала такой же снисходительной, как и у других, а руки Жозефины обмякли сами собой.
Она не выдержала и первый раз за вечер отвела взгляд. Этот человек был таким же как она. Он знал её отца, и если бы отец был жив… Если бы…
Жозефина закусила губу и заставила себя сосредоточиться.
Если бы отец был жив, то она бы и не оказалась здесь.
Жозефина молча встала за спинкой дивана, на котором устроился Баттлер, и простояла так всё время разговора с Бёлером, стараясь не привлекать к себе внимания ни собеседников, ни зрителей из зала.
Она устала, и ей не хотелось уже ничего. Сознание привычно фиксировало какие-то детали разговора, не имевшие особого значения, а все мысли крутились вокруг этого странного момента, когда она думала, что ей пришёл конец. Она не запомнила страха. Ей не показалось странным то, с какой силой вспыхнул Рон от одного лишь того, что она с кем-то заговорила. Она сама была испугана, измотана и унижена так, что хотела только одного – вот этого самого полёта и темноты. Это чувство пересилило даже обиду. Даже злость пришла лишь потом, когда Жозефине стало ясно, что удара не будет.