— Ей нужно в больницу, Кирилл, — говорит Абрамов, старый друг нашей семьи и человек, который хранит нашу семейную тайну лучше, чем швейцарский банк. Абсолютно надежный человек. — Я не специалист, но травма может быть серьезной. И у нее путаное сознание.
— Путаное сознание?
— Лучше, если о ней позаботятся специалисты.
Морозова вклинивается в наш разговор грубо и без предупреждения. Она из тех людей, рядом с которыми все мои мысленные подсказки-карточки не дают нужных результатов. Потому что абсолютно все, что она делает или говорит, вызывает у меня только одну реакцию — ярость. Практически неконтролируемую. Поэтому я стараюсь ограничить наше общение до минимума.
— Александр считает, что Катерине будет лучше у нас.
— Ей нужно в больницу, — говорит Абрамов. — Прямо сейчас.
— Я сам отвезу ее, — соглашаюсь я, намеренно игнорируя реплику Морозовой, огибаю ее по широкой дуге и снова поднимаюсь в нашу с Катей спальню.
Морозов сидит на кровати рядом с моей Катей и первое, что я слышу, пока эти двое не заметили моего присутствия — встревоженный голос жены: «Я правда вас не знаю».
— Ты слышал, что она сказала? — говорю я, испытывая непреодолимое желание выгнать всех до единого, опустошить свой дом, как контейнер пылесоса, и попытаться понять, что же случилось за этих три дня. — Мы едем в больницу, а ты можешь прийти в часы посещения.
— Ростов… — Его глаза наливаются кровью, ноздри широко и часто расходятся. Я понимаю, что это — крайняя степень бешенства. После того, как правда обо мне просочилась наружу, он только то и делает, что пытается перетянуть Катю на свою сторону. Вырвать овечку из волчьей пасти. — Я больше ни на минуту не оставлю тебя наедине с моей дочерью.
Правда обо мне…
Это Катя все ему рассказала. Больше некому. И я до сих пор не понимаю, зачем.
— Я поеду с ним, — шепотом говорит Катя. — Все в порядке.
На ней темно-синий костюм: модный, дорогой. На маленьких пальцах босых ступней — лаконичный сливочный лак. Почему-то сейчас мне хочется смотреть на ее стопы и вспоминать тот день, когда мы поехали на озеро за город. Как она разулась, подвернула джинсы и зашла в воду до самых колен. И как потом взяла меня за руки, словно маленького, и по шагам вела за собой.
Я подхожу к кровати, плечом отодвигаю Морозова, а когда он снова идет наперерез, просто смотрю на него. Не на кончик его носа, а прямо в глаза. Я не разучился испытывать боль от зрительного контакта, но я научился принимать ее, как старого друга. Потому что не мог переделать свою природу, но очень старался ради одной маленькой замарашки.