Руфус.
Накануне у него поднялась температура, и отказали почки, теперь он находился на диализе и впал в кому. На время операции мы с Шепардом забыли разногласия, работая слаженно, как единая команда под негромкую музыку, льющуюся из динамика плеера.
Все шло, как по маслу, сделали разрезы, его печень на счастье не запуталась в рубцовых тканях, выглядела травмированной, уменьшенной, но добраться до нее оказалось легко. Моя команда углубилась в брюшную полость, откачала пять литров жидкости, называемой «асцит», что являлось нормой для таких видов поражения, оценили ее. Ведь сколько бы мы не делали снимков МРТ, никогда не знаешь, что внутри. И не смотря на кровавость операции, та прошла успешно. Когда же дело дошло до почек, Шепард, до этого по плану занимающийся своими органами, зашипел на меня.
— Удаляйте все.
Не поняв его, я замерла, наблюдая, как с кончиков пальцев стекает кровь Руфуса. И это волнует меня. И сильно.
— Обычно же оставляем.
Если орган может работать, почку просто досаживали на намеченное с точки зрения врача место, не трогая старую, это могло со временем, когда часть нагрузки будет снята, восстановить орган.
Я проигнорировала Шепарда и закончила зашивать.
Почка ожила, начав вырабатывать мочу, и уже собралась снять второй зажим, как тот грубо схватил меня за запястье, чуть не опрокинув на реципиента.
— Если ты сейчас же не вырежешь у него старую почку, клянусь тебе, это будет твоя последняя операция. Ты поняла? — проклекотал он, грозно зыркая глазами.
Пациент от такого действия не приобретал никаких выгод. Более того, мог получить в будущем ущерб, если по каким-нибудь самым разным причинам его донорская почка откажет.
Мне стало совершенно нечем дышать от злости. Надоело, слишком долго я вела себя, как хорошая девочка. Нервы и так на пределе, усталость добила, и я, яростно дыша, испепелила Шепарда взглядом, рявкнув:
— Ты, мать твою, клятву Гиппократа принес!
Шепард выглядел, как обезумевший маньяк, даже по тем кусочкам кожи, что были не закрыты маской, шапкой и костюмом, виднелось, как он покраснел, обозлившись.
— Вон! Пошла вон, сука! — он начал пихать меня к двери, пока не выставил прочь, захлопнув дверь. Вопил он так, что слышал весь этаж.
— Не пускать ее на порог!
Нервы вконец сдали, и, сев на корточки, я зарыдала. Разве возможно так работать. И сколько так можно работать? Подбежали медсестры, персонал. Кто-то принес воды.
Там, в операционной, оставалось только зашить Руфуса и доставить в реанимацию. Я кое-как поднялась. Взяла себя в руки, и пошла заполнять бумаги и отчет о проделанной работе, ненавидя Шепарда до глубины души.