.
Выходит, я сама была слепа.
Накануне вылета, когда я уже готова была сдаться и оставить машину на поруки Берни, мой мобильный разразился длинной настойчивой трелью. Я была внизу, на кухне, и едва успела схватить его. Через час они уже стояли на нашем крыльце – веснушчатый парень в круглых ленноновских очках и маленькая, по плечо ему, смуглая девушка с двумя черными косами и лицом фаюмской красавицы. Парень, едва поздоровавшись, принялся непринужденно болтать – «А красивые у вас тут места!» – и мое ухо, настроенное на пролетарский говор Тасмании, тут же уловило новые и в то же время до слез знакомые нотки. Эта небрежная элегантность, эти безупречные гласные, идеально округлые, как жемчуг… Мне даже не надо было спрашивать, откуда он, чтобы глотнуть – всего лишь раз – хмельного воздуха юности.
– Вы не возражаете, если мы проедемся немножко?
Я дала ему ключ, сунула в карман сложенные вчетверо бумажные права и отошла к ограде. Дверцы машины чавкнули, заурчал мотор. Британец аккуратно вырулил со двора и дал газ. Ну, царевна-лягушка, теперь не подведи. Я вслушивалась в удаляющийся рев, силясь разобрать, не стучит ли железное сердце, а мое собственное билось часто и гулко. Что, если он предложит заплатить переводом? Или начнет торговаться? Я обязательно должна получить деньги сегодня. Вылет утром. Это последний шанс. Почему их так долго нет? Подумай о ерунде, тебе это всегда помогало. Вон летит воздушный шарик, выскользнувший из чьих-то неловких пальцев. Будь я маленькой, я могла бы уцепиться за него и взлететь. Сразу бы стало видно и мою машину, и бетонную ленту Тасманова моста, и дикие леса, до которых я так и не доехала. Может, мы еще вернемся сюда вместе с мамой, и я покажу ей лиловые ковры цветущей лаванды.
Когда в конце улицы мелькнул зеленый капот, я торопливо отступила от ограды и напустила на себя безразличный вид. Англичанин мягко притормозил у обочины. Он не стал заезжать обратно в наш двор и, заглушив мотор, с полминуты медлил, прежде чем выйти. Мне было видно только пассажирское сиденье и темный затылок девушки. Тускло блеснуло золото – это взметнулась маленькая смуглая рука, унизанная кольцами. Она сделала жест, которого я не разобрала, и, опустившись на спинку сиденья, нежно погладила замшевую обивку. Это движение сказало мне больше, чем неловкая улыбка на веснушчатом лице. Как-то сразу стало ясно, что британец не станет торговаться и что деньги у него с собой – пачка зеленых стодолларовых купюр с лирохвостом в прозрачном окошке. А минутами позже, глядя, как моя машина удаляется прочь, я с той же отчетливостью поняла, что всё действительно кончено. Мне долго не верилось в это, и даже собранные сумки выглядели так, будто я всего лишь перебираюсь на новую квартиру. Удивительно все-таки, как устроен человек: как много в нас иррационального, темного; как склонны мы к иллюзиям, самообману и самооправданиям. Вот и мне снова спокойно, будто на мне нет вины, будто впереди – широкая дорога с тающими вдали миражами.