Дорога в самом деле была широкой – Тасманов хайвей, прорубленный в скалах, мягко вился между лесистыми холмами, унося все дальше от города бирюзовый пикап моего друга. Но миражей, конечно, не было: какие зимой миражи? Берни как-то спросил меня после очередного урока – откуда они берутся, эти призрачные длинные лужи впереди, исчезающие невесть куда? Теперь ему некого будет спрашивать. Погаснет ли в нем эта искра простодушного, детского любопытства, без которого человек никогда бы не стал человеком? Сидя сейчас в машине, я украдкой смотрела на его бульдожий профиль, и мне впервые пришло в голову, что так, наверное, мог выглядеть древний кроманьонец: широкоплечий, сильный, не владеющий письмом, но способный удивляться и жадно подмечать новое. Но кроманьонец сам добывал свои знания, набивая шишки и пробуя снова и снова. А что делать его далекому потомку, ищущему ответы у других? Кому верить, кому нет? Если даже он, превозмогая себя, научится читать – ему станет еще трудней отделить зерна от плевел.
– Ветер сегодня южный, – нарушил молчание Берни. – Значит, самолету придется разворачиваться?
– Ничего, это быстро. Зато уж потом ветер будет попутным.
Мне не очень-то нужен сейчас этот попутный ветер – всё равно сидеть три часа в Мельбурне, дожидаясь пересадки; однако я вдыхаю его с радостью. Он пахнет океанской солью, хрустящим снегом и духом дальних странствий.
Терминал хобартского аэропорта – маленький, как провинциальный гастроном. Берни, не слушая протестов, сам несет к стойке регистрации мой рюкзак, потяжелевший на несколько банок тасманийского меда. Перед зоной досмотра он сует мне в руку рекламный магнитик «Teal Plumbers», где под веселыми мыльными пузырями на бирюзовом фоне отпечатаны номера телефонов и емейл. «Ты пиши, если захочешь. Я прочитаю». Мне кажется, что он и в самом деле прочитает, а еще – что он не пропадет без меня. Я говорю ему: «Спасибо за всё»; ставлю сумку на ленту транспортера, шагаю сковзь лучи металлоискателя и больше уже не оборачиваюсь.