Тревога или даже злость зазвучала в вопросе, игнорируя моё желание скрыть её. Аманда не подняла глаз, но я заметила, что она нервно моргает, и нижняя губа её медленно двигается вперёд-назад.
— Ты это чего так дышишь?
Она схватила мою руку и сунула себе под свитер. Даже через перчатки я почувствовала твёрдый, как камень, живот и вопросительно взглянула на неё. Сейчас Аманда скажет, надо ли мне пугаться. Хотя я испугалась заранее, потому что не отошла ещё от предыдущего страха за танец.
— Началось сразу после хоровода и не отпускает. То есть живот на секунду становится немного мягким, а потом опять. Брекстоны должны быть короткими и без боли, так врач сказал. Этим они и отличаются от настоящих схваток, а мне сейчас жутко больно, словно живот сжат тисками, будто ребёнка там сплющили.
— Давай я тебя в больницу отвезу, — выдала я раньше, чем дослушала фразу. — Вдруг…
— Вдруг что? — Аманда с силой оттолкнула мою руку. — У меня нет полных двадцати шести недель. Ты понимаешь, что это значит?
Голос её дрогнул, губы задрожали сильнее, глаза в миг увлажнились. Аманда только что оттолкнула меня, и я не была уверена, что сейчас разрешит себя обнять, но стоять вот так, напротив, не зная, куда деть трясущиеся руки, было просто наказанием.
— Аманда, — позвала я робко. — Может, всё это из-за танца?
— Из-за танца! — чуть ли не выкрикнула она. — Какое сейчас это имеет значение, когда…
Аманда сама привалилась ко мне, и моя рука инстинктивно легла ей на спину, а вторая почему-то вновь оказалась на животе, словно я могла остановить то, что началось или готово было начаться. Я еле сдерживала слёзы, понимая, что если заплачу, от меня не будет никакого толка. Хотя какой от меня прок! Нет, есть, я сяду за руль… Я читала, что малышей спасают и в двадцать четыре недели, а тут на две недели больше, и вообще врачи умеют останавливать роды… Всё это вспышками фейерверка проносилось в моей голове, но не обрисовывалось в слова, и я обнимала Аманду молча, кусая губы от беспомощности, в который раз вспоминая противные мысли, постоянно владевшие моим сознанием в августе и сентябре. Тогда я хотела, чтобы этот ребёнок не родился и не портил жизнь моей, наверное, единственной подруги.
— Он мягкий! — вдруг закричала мне в ухо Аманда, и я инстинктивно отпрянула от неё. — Он мягкий уже минуту, чувствуешь? И больше не болит. Совсем. Он даже шевелится там. Ты чувствуешь?
Я ничего не чувствовала. Рука с трудом дотягивалась до края куртки. Я шагнула к Аманде и чуть ли не впечатала в живот всю пятерню, начав ощупывать его, как мясник, со всех сторон. Он действительно был абсолютно мягким, как плюшка — самое идиотское, но упрямое сравнение, которое постоянно лезло мне в голову.