. Он — индивид, но в его груди бьется второе сердце, священное сердце, качающее через его вены живительную кровь предков. Это ощущение также берет свои истоки в ностальгической культуре тех дней — эпохи, во времена которой наследственность, Kultur
[12] и ландшафт слились с душой в безвременном и глубоко резонирующем понятии Volk
[13] (этот термин намного богаче производного от него нашего скудного "folk"; немецкое написание будет сохранено и далее для того, чтобы подчеркнуть это различие).
"Вырезая имена на каменных плитах, — признавался Юнг, — я сознавал, что существует роковая связь между мной и моими предками. ... Мне часто казалось, что существует некая безличная карма, которая переходит от родителей к детям. И я всегда считал, что должен ответить на вопросы, которые были поставлены судьбой еще перед моими прадедами, что я должен завершить или по крайней мере продолжить то, что ими было не исполнено"[14].
Какие вопросы оставили нерешенными праотцы Юнга? Какие дела Юнг чувствовал себя обязанным завершить или продолжить? В чем заключалась семейная карма, предопределившая Юнга к определенной судьбе? В этих вопросах уже содержатся зерна ответов. То, к чему нам следует прислушаться в настоящий момент, суть предположения, стоящие за этими вопросами, специфика той реальности, которая дает возможность ставить подобные утверждения или вопросы на первое место. Это та сокровенная реальность, которую Юнгу суждено было сделать доступной для миллионов людей в двадцатом веке.
Колокольный звон производил самое незабываемое впечатление. Эйзенахские колокола, приглашавшие своим радостным звоном пришедших издалека молодых людей, навсегда отпечатывались в их памяти[15]. Собравшись в этом средневековом немецком городе вокруг покрытых красной черепицей домов, молодые люди зажигали факелы и начинали свою торжественную процессию по направлению к собору; их путь устилали красные и желтые осенние листья. Некоторые из этих молодых людей называли это собрание в Варт-бургском соборе словом Thing[16] — так древние германцы называли свои ежегодные племенные сходки. Некоторые из них были одеты в древнегерманские одежды, но большинство носили Trachten — традиционную народную одежду своих родных земель. Их заставляли это делать организаторы мероприятия, одним из которых был Фридрих Людвиг Ян (Jahn) — знаменитый "Turnvater Jahn", больше оставшийся в памяти как основатель гимнастических обществ (Turnvereinen). В 1817 еще не было Германии — лишь несколько дюжин княжеств, объединенных языком, культурой и общей исторической ролью быть недавно разгромленными наполеоновскими армиями. Яновские гимнастические общества были предназначены для того, чтобы зажечь искру германского национализма у побежденного, разобщенного и дремлющего населения. (Многие иностранные путешественники, посещавшие Германию в девятнадцатом веке, описывали немцев как весьма индифферентный, спящий народ, с радостью готовый поделиться хлебом, колбасой и пивом — в общем вовсе не племена кипучих воинов.)