И тут же улыбнулась криво. Это ведь вторая фраза, которую он от меня услышал…
И король усмехнулся тоже.
— Ну как же я могу убить свою невесту?
В шоке распахнула глаза, а потом расхохоталась. Решил поиздеваться? Пусть. Я буду смеяться даже тогда, когда палач занесет топор над моей головой. Или Ворон убьет меня сам своим мечом?
Ему не понравился мой смех. Я увидела это по набежавшей на его лицо тени.
В этот момент стражники подтолкнули в спину, показывая, что я слишком задержалась в шатре.
Лагерь уже ожил, несмотря на бурные возлияния прошлой ночью.
На нас смотрели с откровенным изумлением, а когда меня посадили в клетку из толстых прутьев, достаточно просторную для троих, но сейчас пустую, и подняли её наверх, подвешивая на гиганской треноге, принялись перешептываться, посмеиваясь. Наверное думали, что я просто не угодила своими ласками Эгилю-Ворону.
Только вот спустя несколько часов никто уже не смеялся.
Слухи распространились быстро… и первый камень ударился о прутья пополудни.
Я не шелохнулась. Продолжила сидеть, то проваливаясь в забытье, то выныривая из него, обхватив руками колени и спрятав лицо. Продолжила и когда в мою сторону посыпались проклятья, и когда, желая проучить колдунью, в меня полетели глиняные осколки, булыжники, острые прутья. И когда особенно ретивые воины демонстративно принялись складывать подо мной дрова.
Сжечь?
Паршивая участь. Мучительная.
Если по договоренности тебя не прикончат свои же стрелой в сердце.
Но нет, жечь меня не стали. Почему-то тех воинов разогнали, да и вообще вокруг подутихли… Или просто занялись своими делами?
А ближе к вечеру прекратился дождь, который шел последние две недели. Тяжелое, сырое небо будто изошло паром и возвысилось, обнажая голубые лоскутки, а солнце долин принялось осушать то, что натворил его братец-буря.
Я подняла лицо, ловя последние в своей жизни лучи и улыбаясь.
И тут же была сброшена на землю — во всех смыслах.
Клетку не опускали — кто-то перерезал веревку, так, чтобы она рухнула вместе со мной. И пусть высота всего-то тройка фатов, это оказалось очень больно. Не сжимайся я в комок — ушиблась бы сильно.
Меня выдернули наружу и я увидела перед собой перекошенное ненавистью лицо ярла Клеппа.
— Тва-арь… Да я из-за тебя…
— Стал тем, кем и являлся всегда — грязью под королевскими сапогами? — спрашиваю насмешливо.
Он точно хочет меня ударить.
Убить.
Ну и что?
Он только думает, что знает меня. Женщин долин. Рабынь. Подстилок. Сомневаюсь, что в суровых северных краях нет воительниц, есть, но ярл Клепп ошибается, полагая, что они остались все там. Полагая, что я могу поддаться на его разящее движение, на налитые кровью глаза, на угрозу в его голосе.