Маша заметила пакет с эскизами, сиротливо брошенный под столом и, дотянувшись до него ногой, пододвинула к себе. Достала картину с изображением Зины. Некоторое время смотрела на неё, обводя пальцем, а затем положила на лицо ладонь.
— Что же ты хочешь мне сказать?
От одной этой мысли по её телу пробежал озноб.
Если бы она верила в вещие сны или зачитывалась мистическими историями, то даже в этом случае не приняла бы всерьёз ночной кошмар. Сказки она читала своим младшим брату и сестре, когда оставалась с ними одна дома долгими днями и ночами, ожидая мать с дежурств. И даже когда ребята уже спали, Маша продолжала читать вслух, чтобы отогнать страх и желание разреветься от обиды. Ей хотелось гулять во дворе с друзьями, ходить на стадион и тусоваться в торговом центре, рассматривая красивую одежду. А приходилось всё время нянчиться с младшими, готовить, прибираться и делать уроки. Поначалу это страшно её раздражало, но незаметно она так втянулась в ежедневную круговерть, что перестала обращать внимание на усмешки одноклассников и взгляды соседей. Ей стало доставлять удовольствие ежевечернее пыхтение брата, когда он устраивался поудобнее в кровати и утыкался ступнями в её бок. И широко распахнутые глаза сестрёнки, глядящие на неё из-под пушистых ресниц, согревали её измученное сердце. Пока она читала на разные голоса за волка, лису и Колобка, пока Белоснежка пела свои песни в окружении семи гномов, Маша думала о том, кто виноват в случившемся, и как она сможет отомстить.
Нет, пока она училась в школе, эти мысли были размытыми, не оформившимися. Скорее от обиды, нежели от осознанной злости, она пестовала внутри себя чувство мести. И даже когда она стала старше, то не стала злее. После переезда в Сажнево работы по хозяйству стало несравнимо больше, но мать уже не проводила еженедельно по пять суток в больнице, и Маша научилась опять засыпать вовремя и со спокойной душой.
Она поступила в училище. Потом вернулся отец. Он был такой же — добрый и интеллигентный, но руки его стали дрожать, взгляд ещё долго был опущен вниз, словно он не мог или боялся смотреть в глаза. И голос — она не узнавала его голос. Просто потому, что он почти перестал говорить. Печально улыбался, глядя, как ребятня с визгом бегает по двору, и снова уходил в себя. Младшие дети тоже не сразу привыкли. Сторонились, мягко отводили его руки, растерянно посматривая на мать и Машу. Не меньше двух месяцев прошло, пока в доме снова зазвучало слово «папа». А это время ещё надо было прожить, чтобы изменить и вернуть прежнее семейное счастье.