Когда они наконец оказались в холле, Маша не выдержала и спросила:
— Софья Дмитриевна, у вас потрясающий дом! Почти как музей. Вы всегда увлекались искусством? Можно у вас поинтересоваться по поводу некоторых вещей?
— Что? — проскрипела старуха. — Искусство? Это ты про что? Уж не про картинки ли на стенах? — она захихикала, приложив к губам сморщенную кисть. — Всегда удивлялась тому, сколько люди готовы выложить за эту мазню.
Маша остолбенела.
— Но как же…
— Э-э… — махнула рукой Цапельская. — Никогда не могла понять эту страсть к собирательству. Сначала Коля тащил всякую рухлядь в дом, потом Александр… Ну Сашка-то понятно — он потом и продать мог хорошо, у него это здорово получалось, а вот Колька бесился, когда из дома вещи пропадали. Всё должно было быть на своих местах. Как привязанный был к этому дому, пропади он пропадом со всем барахлом! То ли дело деньги — свобода!
— Предметы искусства бесценны для будущих поколений…
— Бред, — отрезала Цапельская, — бред сивой кобылы! Вот скоро я опять уеду в Париж и буду гулять по Монмартру, пить вино…
— О!
— Заведу себе пару любовников, и тогда он узнает…
Маша покачала головой — кажется Цапельская опять нырнула в омут своих, то ли воспоминаний, то ли фантазий, и придавать значение её словам было бы глупо.
— Ну что вы такое говорите, Софья Дмитриевна, — подстраиваясь под её мысли, возразила Маша. — Какие любовники? У вас чудесная семья, замечательный муж, сын, дочь…
Они съезжали по специальному спуску на входе, сделанному видимо совсем недавно — металлические желоба ещё блестели, не тронутые ржавчиной и грязью.
— Сима — мой ангел, — Цапельская сложила перед собой руки. — Чудесная девочка! Понимает и всегда меня жалеет.
Маша представила Серафиму и вздохнула — может быть Сима и была когда-то именно той прекрасной девочкой, которую описывала её мать, но сейчас она ею точно не являлась.
— А Саша, ваш сын? Он прекрасно рисует, — Маша решила говорить со старухой в настоящем времени, чтобы не дай Бог не опечалить её или снова не вызвать приступ агрессии.
— Саша такой непослушный, — голос Цапельской стал плаксивым, — одно расстройство! Но я его тоже возьму в Париж. Ему там всегда нравилось. Сначала мы хотели остаться там, но он отказался. И мы вернулись… Дурак он, просто ду-рак! Симочка так плакала! Ведь Коля почти согласился… Как же я ненавижу эту дыру! — Цапельская с силой стала колотить палкой по траве и стволам деревьев в саду, отчего конец трости сразу же окрасился в зелёный цвет. — А Коля отказался, послушал его! Какая же глупость… — старуха быстро выдохлась, и палка вывалилась из её ослабевшей руки.