— Что ты хочешь от меня услышать?
— Почему ты так легко уверилась в моем предательстве?
— Расскажи мне про Путь, Райв.
— А что ты расскажешь мне взамен, Али?
— Разве я что-то должна тебе рассказывать? — она насмешливо приподнимала брови.
— Нет, — он пожимал плечами. — Как и я тебе. — После этого уходил, вновь запирая за собой дверь, а она не останавливала. Даже ради того, чтобы добиться необходимых ей сведений.
Это больше всего бесило Дин-Одела. Он знал, насколько ей важно вернуться, и не понимал, почему Альвия так упорно не желает пойти ему навстречу, хотя бы в обмен на необходимые ей ответы. Райверн злился. Он уходил из покоев, подолгу стоял на крепостной стене, подставив лицо ветру и дождевым брызгам, желая избавиться от клокочущего в душе гнева. Потом возвращался, но не заходил к пленнице, потому что гнев сменяла тягость обреченности, и возобновлять бессмысленный разговор риор уже не спешил. Он вытягивался на кушетке, на которой теперь проводил ночи, и прислушивался к редким звукам, доносившимся из опочивальни. Надеялся услышать хотя бы брань или грохот, перевернутого стула, хоть на что-то, что показало бы ее чувства, но лиори оставалась спокойна и выдержана. Только шорох шагов да поскрипывание деревянного кресла, когда она усаживалась на него, больше ничего. Альвия не желала раскрываться.
— Да есть ли в этой женщине хоть что-то живое? — иногда ворчал риор.
И живое было. Дин-Одел помнил их схватку на арене на деревянных мечах. Тогда Перворожденную захлестывали чувства. И в трапезной зале она тоже приоткрылась, а сейчас ему никак не удавалось подобрать ключа к той дверце, которая выпустит на волю огонь, бурливший в груди пленницы. Порой ему даже хотелось, чтобы она накинулась на него с кулаками, выплеснула скопившееся напряжение, однако пока ничего не выходило. Впрочем, наверное Райверн и сам не особо старался. В очередной раз выслушивать, что о нем думает Перворожденная, не хотелось. Он и без того запомнил каждое ее слово, каждую издевку, которыми лиори одарила изгнанника во время его посольства а Эли-Борг. И все-таки он ожидал, когда панцирь пленницы треснет, и она окажется открыта ему.
Но насколько сильно Райверн ждал момента откровений, настолько же сильно Альвия его не хотела. Она уговаривала себя, что стоит дать Оделу то, что он хочет, чтобы в обмен получить нужное ей, но даже надежда на свободу пока не могла заставить вновь пройти той дорогой, по которой она карабкалась восемь лет назад. Слишком тяжелы были воспоминания, слишком много боли обрушилось разом. И половина ее была заслугой того самого риора, который теперь вновь собирался окунуть Перворожденную в черный омут памяти. Нет, она не была готова к разговорам с ним.