Вру, но Окс просто присылает в ответ короткое «Ок», и на этом оставляет меня в покое. А вот с Давидом сложнее.
«Аленький… Я дико переживаю. Ответь на звонок».
«Не молчи, пожалуйста».
«Хочу тебя увидеть и поговорить. Мы с Оксаной разобрались».
Даже предполагать боюсь, что именно кроется за этим самым «разобрались». Может, и вовсе решили и дальше быть вместе после этой ночи.
«Мне сейчас нехорошо. Давай спишемся завтра».
«Нет, Аль, пожалуйста. Не вынуждай меня приезжать и ночевать у тебя под окнами».
«Давид…»
«Можно я тебе позвоню? Ответишь?»
«Давай завтра, хорошо? Я прошу просто дать мне время до завтра».
Он берёт паузу, отвечает минут через десять, и это тоже держит в напряжении.
«Хорошо. Но завтра ты от меня никуда не денешься. Люблю тебя».
Мама кивает на стул напротив, когда появляюсь в кухне. Вопросов не задаёт, и я ей благодарна. Наливает чаю, пододвигает ко мне тарелку, командует тихо, но непререкаемо:
— Ешь.
И я послушно беру пирожок и даже умудряюсь съесть половину прежде, чем откладываю его в сторону. Хочется рассказать обо всём, но если мне стыдно даже перед самой собой, как же об этом поведать маме?
— У вас что-то случилось, — она не спрашивает, утверждает, и я киваю, отпивая чай.
— Да. Но я об этом не хочу.
— Хорошо. Трогать не стану. Но если понадоблюсь — можешь со мной поделиться.
— Спасибо, мам.
Мы сидим в относительной тишине минут пять, только слышно, как горланят на детской площадке под окнами дети, да передвигаются стрелки на часах.
— Знаешь, мы с твоим отцом ведь когда молодыми были, с ума друг по другу сходили. Поначалу, когда ты ещё не родилась, это даже не любовь была. Болезнь, скорее. Ругались порой в пух и прах, иногда мне казалось, что я его просто ненавижу. Глупая тогда была.
Она горько усмехается, прячет эти эмоции за глотком чая. Понимаю, к чему ведёт, и хоть ситуации у нас с ней совершенно разные, слова мамы отражаются во мне звучными отголосками.
— А сейчас его нет, а я бы всё отдала, если бы можно было с ним хоть день снова провести. Шёлковой бы стала.
— Мам… Дело совсем не в этом.
— Я знаю. И я тоже совсем не об этом. Просто порой стоит в чём-то помягче быть, навстречу пойти. Давид твой и мне звонил, пока ты в душе была. Плохо ему.
— Он так и сказал?
— Нет. Я это сама поняла.
Мама больше не трогает меня ни по этому поводу, ни по какому-либо иному. Начинает прибираться, моет посуду, после — занимается обедом. А я так и сижу, глядя прямо перед собой.
Не только Давиду плохо, мне тоже так противно от себя, хоть волком вой. Но мама права. Иногда стоит переступить через то, что причиняет неприятные ощущения, чтобы после стать счастливой.