меня в чувство. Вспоминаю безысходное выражение лица Майи вчера – когда мы
виделись с ней последний раз. Я буду с ней, буду бороться за нее, какой бы, впоследствии, диагноз не поставил ей доктор. Просто мне страшно. Мне страшно, что какая-то богатая мерзкая сволочь считает, что может калечить, бить, унижать, сокрушать людей. Мне страшно из-за того, что мерзавец, считающий себя
всевластным, может испортить жизнь молодой девушке. Майя разведется с ним.
Не для меня. Не для общего со мной будущего. Майя разведется с ним, и я сделаю
все возможное для этого, чтобы она выдохнула и жила спокойно, счастливо. Но…
однажды он женится снова. И что потом? Другая его жена так же будет страдать.
Откуда берется эта гадость? Эта грязь. Почему Джей позволяет себе так
относиться к Майе? Почему когда-то мы втроем – я, Лукас и Марк – позволили
себе быть дерьмом по отношению к девочке-подростку? Ева простила нас. Но кто
может гарантировать, что когда-то она забудет об этом? А как Майе жить с этим
после? В действительности, я себя не простил до сих пор. И ненавижу себя не
меньше, чем ненавижу Джея.
Раздается тяжелая рок-мелодия. Не помню, чей телефон звонит так –
Лукаса или Маркуса. Но когда на вызов отвечают, голос Блэнкеншипа отсеивает
сомнения. До меня доносятся обрывки фраз, что-то вроде: «…Наши адвокаты
могут в этом помочь ей…» и «… Сколько времени это займет?...». Я слышу далеко
не все. Что-то заставляет меня стоять здесь – у окна, – смотреть на красивый, ухоженный двор клиники и прогуливающихся по нему больных в сопровождении
медсестер и медбратьев.
Не слежу за временем. Когда же уже объявят какие-то новости о состоянии
Майи? Ждать невозможно. Все душит: стены, люди, их разговоры, смех. Все
раздражает. Я не могу уйти и не могу остаться. Это делает меня раздраженным.
Ну, и, разумеется, вечерняя попойка сказывается. Для чего я, нахрен, столько
выпил? Голова раскалывается. Нужно попросить у дежурного врача что-нибудь
против похмелья… Я повернулся, и уже было собрался шагать к лифту, как увидел, что ко мне направляется Лукас. За ним увязались Алистер и Маркус, словно свита.
Немного растерянно на них глядя, я молча задаюсь вопросом, почему
выражения их лиц несколько воинственны и решительны. Мотнув головой, я
выгибаю бровь. Снимаю свой серый пиджак, перебрасываю его через плечо и
придерживаю указательным пальцем левой руки.