От близости другого чужого мужчины у меня по коже идут волны мурашек. Стискиваю руки на груди, сильно заплетая их в узел, и еще глубже прячусь в угол.
– Мастерски, – прощупывая рану, говорит Давид. Игорь немного шипит от боли. – Где вы их находите, Гроза, поделись секретом? Я вот у Сашки спрашивал, он не признался.
Игорь немного поворачивается и бросает на меня теплый взгляд.
– Нужно места знать, – и подмигивает с улыбкой. – Придет и твое время, Рустамович.
– Хотелось бы, а то однодневки надоели, а пациентки не комильфо. Прокол не глубокий, важные органы режущий предмет не задел, но ты, Вульф Батькович, был в сантиметре от пятиминутной смерти, – Давид что-то распыляет над раной, скорее всего анестетик. Вульф взвывает и стискивает зубы на руке, чтобы не заорать, а друг прижимает его плечо к дивану. – Извини, дуть не буду. Рукодельница и сама это сделает, когда я уйду.
Его большие руки работают удивительно быстро. Нить и пластырь он не трогает, только обкалывает воспаленное место, очищает тугой ваткой сукровицу и накладывает на рану новую повязку.
– Все. Через три дня будешь, как новенький, а пока... – он с ярко-читаемой ухмылочкой косится на меня, – сильно не напрягайтесь, – заканчивает фразу.
– А температура? – интересуется Игорь, приподнимаясь и поправляя футболку.
– Подозреваю, что температура у тебя от чего-то другого, – снова многозначительно лыбится Давид, но уже не смотрит на меня, а бросает взгляд на часы. – Так, у меня есть десять минут. Чаем угостите?
И только теперь я отмираю. Вечно бояться не получится, нужно искать в себе силы идти дальше.
С неловкой улыбкой иду в кухню и включаю чайник. Несколько минут слушаю, как шумит, закипая, вода, из комнаты слышатся веселые мужские голоса. Я пытаюсь разобраться страшно мне или нет и понимаю, что от домашней непринужденной атмосферы на душе очень тепло. Я тоже хочу друзей, родных, общение. Мне этого не хватает много лет. Даже кошки. Поворачиваюсь и беру Лиссу на руки. Она мурлычет и тычет лохматую морду мне в лицо, лижет шершавым языком нос, а мне плакать хочется от какого-то детского счастья, но я сдерживаюсь. Привыкла терпеть, привыкла закрываться, а сейчас хочу вернуть себя прежнюю: ту веселую девочку-заводилу, что с удовольствием веселилась и шутила с ребятами, что играла на гитаре и пела друзьям свои песни, а они нестройным хором помогали. Та пацанка, что могла заигрывать и отшивать ухажеров, бегать от них, прячась в коридорах педучилища, и не испытывать угрызений совести за разбитые сердца. Я была слишком глупой и дерзкой.