Мысли о пустельге, как бы Тамир всё утро упрямо не занимал себя другими заботами, словно брагой крепкой, что угощал князь Годуяр в своём чертоге, ударяли в голову жаром, каждый раз, как вспоминал, как брал полянку, её гибкое тонкое тело, вкушал сладость с её губ, будто мёд пил с них. Стоило только помыслить об этом, как перед взором её обнажённое тело с белыми округлыми бёдрами, кожей, светящейся как жемчуг, глаза зелёные, топкие, как грозовое небо с золотистыми лучами Куара, волосы мягкие, облепившие плечи и груди, цвета тёплой мягкой глины, запах которых Тамир не мог забыть: трав душных, от которых дурела голова, и, тугое только его одного принявшее нежное лоно… От вида её небольших, как ему нравилось, в ладонь его вмещавшихся грудей с торчащими красными, как маки, сосками, его скручивало всего, так призывно колыхались под его быстрыми толчками, заставляли его сорваться, едва не умереть, прорываться во влажную глубину, слишком тесную для него девственную узость. Дыхание обрывалось где-то в горле, и наливалась кипящим свинцом плоть: от давления в паху, от ощущения ещё не схлынувшего, мучавшего весь путь Тамира возбуждения ему покоя не было. Надо же, чиста была его пустельга, а он и не понял сразу, от разрывавшей в клочья ярости, что с Арваном она пошла. И не думал, что такой гнев его обуяет, ревность дикая, неуправляемая почти багряным всполохом весь ум его застелила, обращая в камень. Груб был с ней, хоть и не хотел этого. Не так хотел, а остановиться уже не мог: его бы раскроило на части от вожделения... Он Огнедаре велел позаботиться о ней и приглядывать. Думал, что пустельга сбежит от него сразу, как только случай повернётся, как только за полог выйдет, пустится без оглядки прочь. Он бы вернул, конечно — не отпустит её теперь ни за что, но храбрая птичка осталась и тем ещё сильнее его распалила. Хорошо, что спряталась от него в укрытии, не дразнила ещё больше, разгоняя по телу и без того горячие волны звенящего желания, что только нарастало и давило до боли. Знал, что поберечь её нужно, ведь приняла мужчину впервые¬ — слишком много раз тяжело ей будет вынести. И всё равно снова взял утром — не мог иначе, от вида её обнажённого тела, как упрямо прикрывалась этими тряпками, сбежать от него пыталась, пока он спал, но он и не спал, слышал всё, как поднялась, шаги бесшумные, чутьём будто звериным слышал, как натягивая рубаху, шурша ею. И не вышло… Тамиру хотелось ещё дышать её запахом, касаться гладкой, как шёлк, кожи, целовать горячие сладкие губы, ласкать, вновь погрузиться в неё… Тамир поводья сжал в кулаки, злясь на себя страшно, что не хозяин своим мыслям и желаниям.