Заметив меня, он молча поднялся и также молча проследовал на выход, словно даже не сомневался, что я пойду за ним. Я бы возмутилась его самоуверенности, но сил пререкаться в себе не нашла. К тому же мне было чертовски страшно. В съёмную квартиру я вернуться не могла. Если Душитель знал, кто я, значит, ему известен и её адрес. А хуже всего, что ему может быть известен и адрес моего мужа.
***
Я молча забралась на переднее сиденье и ожидала, когда же Скуратов скажет мне хотя бы одно слово. Одно чёртово слово! Но нет, всё зря. Он просто ехал всю дорогу бесстрастный, как каменное изваяние. Ни один мускул на его лице не дрогнул, заставив меня усомниться в том, что он дышит. Тишину в салоне разрезал лишь рёв двигателя. Он гнал автомобиль на высокой скорости, которую я даже не ощущала, пока не бросила взгляд на спидометр. Дорога в его загородный дом была пустой, и я расслабилась, не желая паниковать, зная насколько Богдан хороший водитель.
О том, что он напряжён, говорили лишь стиснутые челюсти и с силой сжимающие руль пальцы, и, когда мы наконец приехали, я ожидала, что вот-вот он начнёт свою отповедь. Но, очевидно, напрасно.
– Где кухня и спальня, ты помнишь, – он вышел вслед за мной из машины, но в дом не спешил. Прикурил сигарету и не глядя в мою сторону втягивал в лёгкие крепкий, едкий табак, от которого даже у меня заслезились глаза.
Я постояла так немного, просто молча наблюдая за ним. Но мне хотелось совсем не этого. Я всё ждала, что он обнимет меня, успокоит, как там, в скверике. Когда морок страха сполз с моего сознания, я прокручивала раз за разом эту сцену в своей голове. Меня спрашивали описание Душителя, а я в этот момент слышала лишь тревожно бьющееся сердце Богдана, ощущала его крепкие руки, с силой прижимающие к себе словно в страхе, что стоит меня отпустить, и разлечусь, как семена одуванчика на ветру, и он меня больше никогда не поймает. Вспоминая его страх, я почти опять поверила, что он может меня любить. Надежда разрывала моё сердце, но мне хотелось вновь вкусить эту сладкую иллюзию любви, готовясь в очередной раз смириться с той болью, которая последует после отрезвления.
Но Скуратов так и не взглянул на меня, полностью игнорируя моё присутствие. Я развернулась и зашла в дом, сразу направившись в душ. На отражение в зеркале даже смотреть не хотелось, представляла, какое количество синяков я в нём обнаружу.
Кроме махрового халата, мне было больше не во что переодеться, и я завернулась в него, выйдя из душа, и так в нём и забралась под одеяло. Ворочалась, не находя в себе сил уснуть. Сейчас, когда гормоны схлынули, страх ядом съедал внутренности, и в этом огромном, холодном доме я ощутила себя маленьким напуганным ребёнком, боящимся темноты. Как ни старалась отогнать противные, слизкие, как цветущая вода в речке, мысли, они всё равно прилипали ко мне вновь и вновь. Не знаю, сколько времени я так пролежала, пока не раздался скрип двери. Напряглась, неосознанно, в полудрёме испугавшись, что это пришли за мной – добить, и замерла под одеялом, словно оно способно меня защитить.