Ванькина мать Агафья подняла от книги голову и прислушалась.
— Позволь, отец, — заметила она, — но ведь тенденциозное сочинение не есть преступление. И Толстой был тенденциозен, и Достоевский в своем «Дневнике писателя»… Неужели же…
— Вот поди ж ты, — засмеялся дед, — и другие ему то же самое говорили. Да что поделаешь, — чрезвычайное положение. А ведь законник был, кандидат в министры. Ум имел государственный.
Дед помолчал, пожевывая провалившимися губами.
— А то херсонский был губернатор. Уж я и фамилию его забыл. Бантыш, что ли… Так тот однажды оштрафовал газеты за телеграмму Петербургского телеграфного агентства из Англии, с речью какого-то английского деятеля. Что смеху было!
— Путаешь ты что-то, старый, — сказал Ванюшка. — Петербургское агентство ведь официальное. Заврался наш дед.
— Ваня! — укоризненно заметила Агафья.
Дед снисходительно усмехнулся.
— Ничего, то ли еще было. Как вспомнишь, и смех, и грех. Владивостокский губернатор закрыл корейскую газету со статьей об Японии. Симферопольский вице-губернатор Масальский оштрафовал «Тавричанина» за перепечатки из «Нового Времени»… Такой был славный, тактичный. Он же гимназистов на улице ловил, которые ему фуражек не снимали. И арестовывал их. Те, бывало, клопики маленькие, плачут: «За что, дяденька?» — «А за то, что начальства не почитаете и меня на улице не узнаете». — «Да мы с вами незнакомы». — «А-а, незнакомы, посидите в каталажке, будете знакомы». Веселый был человек.
Дед опустил голову и задумался. Лицо его осветилось тихой задушевной улыбкой.
— Муратова тамбовского тоже помню… Приглашали его однажды на официальный деловой обед. «Приеду, — говорит, если только евреев за столом не будет». — «Один будет, — говорят, — директор банка». — «Значит, я не буду». Такой был жизнерадостный…
Телефонный звонок перебил его рассказ. Аксюшка подскочила к телефону и затараторила:
— Алло, кто говорит? Дядя Митяй? Отца нет. Он на собрании общества деятелей садовой культуры. Что? Какую книжку? Мопассана «Бель ами»? Хорошо, я спрошу у мамы, — если есть, она пришлет.
Аксюшка отошла от телефона и припала к дедовскому плечу.
— Еще, дедушка, что-нибудь о губернаторах.
Дед рассмеялся.
— Нравится? Как это говорится: «Не даром многих лет свидетелем господь меня поставил»… Толмачева одесского тоже помню. Благороднейший человек был, порывистый. Научнейшая натура. Когда изобрели препарат «606», он и им заинтересовался. «Кто, — спрашивает, — изобрел?» — «Эрлих». — «Жид? Да не допущу же я, — говорит, — чтобы у меня в Одессе делались опыты с жидовским препаратом. Да не бывать же этому. Да не опозорю же я города своего родного этим шарлатанством». Очень отзывчивый был человек, крепкий.