– Джозеф, Мэттью, – велел он сердито. – Не трожьте его!
– Вы с ними знакомы? – Меня поразило, что дядюшке известны имена и он сразу узнал мальчишек в такой темноте.
– О да, Эдгар, – ответил он многозначительно. – С этими детьми я знаком очень хорошо.
– Но каким образом, сэр?
Дядюшка Монтегю устало улыбнулся.
– Я так понимаю, ты хочешь еще одну историю, – сказал он. – Хорошо, Эдгар. Я расскажу тебе еще одну историю – мою собственную.
– Когда-то я был учителем, Эдгар, – начал дядюшка Монтегю и неловко покрутил головой, словно у него внезапно и сильно затекла шея. – Ты это знал?
– Нет, сэр, – растерялся я.
Дядюшка никогда прежде не считал нужным сообщать мне что-либо существенное о своей жизни.
– Так знай, Эдгар, – сказал он мрачно. Среди детей произошло почти неуловимое шевеление, как будто они все одновременно чуточку от нас отшатнулись. – Мой дом был школой, а я – ее директором. Дурным и жестоким директором, Эдгар.
– Дядюшка, что вы такое говорите?
Дети приблизились к нам на шаг, но по-прежнему держались за пределами круга света, падавшего из дядюшкиного фонаря.
– Боюсь, я говорю чистую правду, – сказал он и обвел взглядом обступивших нас детей. – Вступая на учительскую стезю, я горел желанием открыть своим ученикам чудеса мирозданья, но с течением времени что-то со мной произошло. Я не могу точно объяснить, что именно, но это было похоже на смерть. Или даже хуже, чем на смерть, – на смерть души. – Я попытался было прервать его, но дядюшка продолжал: – Чего бы я только ни отдал, чтобы иметь возможность сказать тебе, что жестокость моя была самого заурядного свойства – что я бил детей, заставлял их часами неподвижно высиживать на стуле и унижал их перед соучениками. Но нет, Эдгар, жестокость моя была гораздо отвратительнее и изощреннее. Я умело носил маску доброго и заботливого учителя, так что бедным детям, которые благоговели передо мной и всеми силами старались заслужить мою похвалу, было невдомек, что я не достоин их уважения.
Дядюшка Монтегю произнес эти слова, которые самым отчаянным образом сочетали в себе горечь и раскаяние, и закрыл глаза, будто для молитвы. Дети, насупившись, обступили нас чуть теснее. Я посмотрел на ближнего ко мне ребенка, взглядом давая понять, что еще ближе подходить не стоит.
– Дядюшка, я вас не понимаю, – сказал я.
– Я предался страсти к азартным играм, Эдгар, – тягостно вздохнул он. – И, перепробовав многие из них, остановился на картах. Игроком я был хорошим, но даже лучшие из лучших рано или поздно проигрывают – проигрался и я. Постепенно я прожил все свои сбережения, и мне пришлось думать, где бы добыть денег на пропитание.