Я начал подсчитывать приобретения и потери. В приобретениях оказалось следующее: мороженое и пиво, а также государственный флаг пивоваренной компании "Балтика" - то есть вещи, о которых в далеком 1976 году нельзя было и мечтать. И вот еще что: хозяйке установили телефон, по которому я восемь раз пытался дозвониться в город и те четыре, что дозванивался, попадал не туда, но не сразу строились Некоторые Города, не будем злорадствовать. Цена, по которой обошлись все эти благоприобретения, оказалась совсем небольшой. В списке невосполнимых потерь оказались: библиотека, аптека, медпункт, отделение милиции, телефон-автомат и пожарная часть. Это, конечно же, пережитки и вообще дурная бесконечность, вроде расписания поездов.
Ностальгия
Я вспоминаю (что за напыщенность, черт побери: Я! Вспоминаю! Кто я такой? Не читайте) поликлинику в городе Петергофе, где я работал лет двенадцать тому назад.
Сначала я вспомнил про инвалида гражданской войны, который пришел ко мне выписать одеколон. Потом я вспомнил про беременную женщину, которая явилась ко мне, будучи на седьмом месяце, и призналась в неуемном сексуальном желании.
Наконец, я припомнил глухонемую швею, которой я дал бумажку для изложения жалоб, и она написала: "Очень болит спинка и все обижают".
После этого я почувствовал себя примерно так, как чувствовали себя все эти трое, вместе взятые.
Про Брежнева
Недавно, в День защиты детей, мне почему-то вспомнилось про то, как умер Брежнев. Умер он так: я учился на втором курсе, и в день, когда его должны были препроводить в положенную нишу, у меня была физкультура. Физкультура в медицинском институте - дисциплина совершенно невыносимая, и бывалые мужики, отслужившие в армии, уверяли остальных, будто даже там с ними ничего похожего не делали. Такое, кстати, я часто слышал от них по самым разным поводам. В общем, мы явились к физкультурнику и возмущенно заявили, что не видим возможности заниматься в столь траурный государственный день несерьезными прыжками и провокационными подскоками. Физкультурник, мрачно жуя некую снедь, посмотрел на нас исподлобья и махнул рукой, посылая предаться скорби навсегда и с размахом. И мы пошли печалиться в пивной бар без имени и рангов наценки, но мы-то знали, как он назывался, он был "Кирпич", "14-я аудитория", так как всего аудиторий в институте было 13.
В Кирпиче было пасмурно и торжественно. Халдеи переговаривались шепотом, народу было очень мало. Люди сидели почти приличные и суровые, они тихо беседовали над непочатыми кружками. Работал безутешный телевизор. Мы выпили наше пиво и вышли на улицу. В эту самую минуту маршальский гроб поволокли к чертям, вниз, и Главный Черт, по всей вероятности, до того расчувствовался, что сделал Королевский Подарок и остановил-таки прекрасное мгновение, чего в свое время так яростно добивался Фауст. Все застыло. Мы с приятелем тоже остановились, и весь тогда еще Кировский проспект застыл, и люди, набрякшие в окнах, точно виноградные лозаньки, тоже застыли, и флаги поникли, и птицы расселись по крышам, и времени не стало. Но один человек продолжал идти. Мы не успели рассмотреть его лица. Сейчас я об этом очень жалею. Он шел очень быстро, пригнувши голову, одетый в дешевую куртку с капюшоном. Руки держал в карманах. А весь неподвижный пейзаж выл на разные автомобильные голоса. Какая-то бабулька прошипела: - Остановись! Вождь ведь!