— Хуже-то вряд ли станет. Почему бы не попробовать… — а затем улыбнулась и добавила. — Но если все-таки станет, на разбор полетов я приведу их к вам.
Первый проректор усмехнулся. В его глазах вспыхнули задорные огоньки.
— Приводите. Разбирать полеты — моя работа.
* * *
Едва за спиной мэтрессы Линдберг закрылась дверь, я недоуменно посмотрела на мандолину. То есть как самостоятельные часы? Такое вообще бывает? Мандолина, если и умела читать мысли, то ответить мне не могла. Я перевела взгляд с собственного инструмента на партнера по ансамблю. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, но вряд ли он понимал ситуацию лучше, чем я.
Сегодняшний урок с самого начала пошел не так, как другие. Во-первых, первой сегодня в кабинете оказалась не я, а Грейнн. Молодой человек стоял у окна, облокотив скрипку о подоконник. Заметив мое появление, он кивнул и снова отвернулся к виду, открывавшемуся за стеклянной преградой. Эти занятия были для студента выпускного года трудовой повинностью. Я знала это, ощущала в его музыке. Собственно, ни холодное отношение к ансамблевой затее, ни безразличное ко мне меня не задевало, поэтому я просто заняла свое место и стала расчехлять инструмент.
Во-вторых, Санна Линдберг опоздала, причем на гораздо больший срок, чем считала допустимым. Странная вещь: молчание, наполнявшее пространство до начала урока, было статичным, понятным и абсолютно спокойным, но как только одна за одной потекли минуты, отведенные занятию, оно превратилось в рой жужжащих пчел, время от времени, пытаясь укусить чувством неловкости, недовольства или неприятной мыслью.
Войдя в музыкальный кабинет, мэтресса рассеяла гудящую назойливость неприятных ощущений, но, как выяснилось, ненадолго. С неизменной приятной, распространяющей вокруг себя тепло и спокойствие улыбкой она сообщила нам, что с сегодняшнего дня академические часы, отданные под наши ансамблевые занятия, являются самостоятельными, и по их истечении мы должны будем представить ей на суд не только сами произведения, но и наш музыкальны прогресс. После такого заявления, не дав нам и секунды, чтобы опомниться, молодая женщина покинула помещение, оставив в нем после себя двух ошарашенных новостью студентов и вязкое пространство непонимания.
Тишина вольготно заполнила кабинет. Несколько минут, она была всевластной владычицей комнаты, как вдруг резкий рубленый шепот Грейнна разорвал ее на мелкие клочки.
— Бред какой-то, — зло выдохнул он.
Я пожала плечами. Реплика ответа явно не требовала. Да и завязывать разговор с разозленным мужчиной мне не хотелось. Вместо этого я достала из чехла ноты и стала расставлять их на пюпитре в порядке игры того или иного произведения. Мягкий шелест страниц приятно щекотал кончики пальцев, а бумага на ощупь мне всегда нравилась. Так что постепенно первый шок от новости прошел, и внутренние струны перестали встревожено дребезжать.