И еще раз в глазах мигнуло. Вокруг та же камера, но на соломе в этот раз сидел мужчина. Он не казался угнетенным, скорее раздраженным, словно чего-то ждал и злился из-за промедления. Вот он поерзал, меняя позу, и вдруг встрепенулся, зашарил рукой, слегка склонив голову, словно пытаясь что-то разглядеть в полутьме. Я осторожно приблизилась и заметила свисающую с его пальцев тонкую цепочку с кулончиком в виде шестиконечной звезды, видимо именно ту, что в момент ареста была на королеве. Интересно, она случайно ее обронила или…? В любом случае, «Алиса» явно не просто так нам этот момент показала.
Когда после полутьмы подземелья по глазам ударил свет плярисов и льющихся из-за окон по зимнему ярких солнечных лучей, я зажмурилась, не сразу осознав, что путешествие в прошлое закончилось.
– Странно, – пробормотала Эля. – А как же проклятие на костре? Выходит, там она не чувствовала боли и никого не проклинала. Иначе мы увидели бы этот момент. У нас всего три зацепки: кольцо, старуха и кулон.
– Значит, так, – буркнула я, все еще пребывая под впечатлением от пережитого.
Слишком все было реалистично, словно я все это время провела в тех казематах. Казалось, еще минуту и начну чувствовать холод каменных стен и сырость камеры, запах прелой соломы. Если бы пришлось просмотреть больший фрагмент ее жизни… Бррр… О таких перспективах как-то даже думать не хочется. Радует, что за сожжением наблюдать не пришлось. Боюсь, моя психика такого не перенесла бы.
Минуты убегали словно вода сквозь пальцы, а мы сидели молча, переваривая полученные знания. И не знаю, о чем думала Эля, а я… Я вспоминала наши с Лерни встречи, посиделки в библиотеках, одна из которых назначена буквально на завтра, перед мысленным взором мелькали торговые ряды столичного рынка и кольцо-печатка, купленное мною в подарок товарищу на день рождения. Он сказал, что точно такое же ему когда-то подарил отец. Теперь у меня имелись сомнения в том, что таких колец много. Слишком оно оказалось древним; немудрено, что сейчас на нем сложно разобрать изображенный вензель, стерся за пару тысячелетий. Интересно, а Лерни знает, что это за вещица?
Перед мысленным взором вставало смеющееся лицо друга, ямочки на щеках, делающие его хищное лицо совсем мальчишеским, и глаза, меняющие цвет в зависимости от настроения. Сердце сжала тоска. После похода в храм, на его день рождения, он несколько отстранился: вроде бы вел непринужденные беседы; порою, как и прежде, приобнимал за плечи и однажды даже чмокнул в лоб; вот только в глаза больше не смотрел, отводя взгляд под любым предлогом. Неужели посещение святого места заставило его устыдиться и теперь он чувствовал вину?