Вышел подышать на балкон. Ночь. Тишь. Даже собаки не лают. Неба нет. Оно заткано пологом низких облаков. Но чувствуется, что там, за пологом, оно есть. Оно напирает, просторное, высокое, и ждется: объявится вдруг прореха и посыпятся звезды. И будут сыпаться долго — на крыши домов, на деревья, на уличные фонари.
Осень уже легла глубоко, и строчки в душе бродят о ней же, об увядании, о близящихся дождях, о грядущей зиме. Странно, вчера еще вроде бегал босиком по родным буграм и когда успел состариться? Жизнь прожита. Пролившейся водой ее залито все пространство позади. Оглядываюсь и вижу то, что скрыто прошедшим временем: детство мое, мое Лысогорье.
Вижу: стоят, как и стояли когда-то, над оврагом мазанки, избы... А вон и наша изба, охваченная высокой плетневой завалинкой. Мама на работе. Брата нет — мобилизовали копать окопы. Время тяжелое — война. Кругом — горе. Мужиков почти всех увезли на фронт, на многих уже получены похоронки. Угнали машины, трактора, взяли лучших лошадей. Остались в деревне только бабы да мы, ребятишки. На нас вся и надежда: мы должны дать армии хлеб, обмундирование, оружие.
И мы даем? Все отдаем, что выращиваем на полях. Живем сами только тем, что имеем в личном подворье, да и с него большая часть — фронту. Голод стучится в окна, шарит по опустевшим закромам. Ведро картошки — благо, горсть зерна — богатство.
Поздний вечер. Топлю голландку, кидаю в огонь стебли подсолнухов, жду маму: она придет и, может быть, чем-нибудь покормит. Ничего, дожить бы только до весны, до первых трав, а там не пропадем: накопаем гусиного лука, наварим из крапивы щей, проживем.
Знал я, Митроша сказывал, что земля наша полна кладов. Особенно богаты ими старые разбойные леса. И клад можно добыть. Стоит только запомнить слово заветное да в ночь на Ивана Купалу найти в чаще леса цветок папоротника. Сорвешь его и загорится он в руке твоей и укажет огоньком своим — куда идти, где лежит он, клад бездействующий.
И я готов был пойти, готов был искать, да не было старых разбойных лесов у нашего Лысогорья, а в молодом, вроде нашей ленты, откуда взяться кладу? Разбойники даже мимо него никогда не проходили, потому что их давно уже всех выловили, одни жулики остались, а от жулика какого ждать клада? Он по мелочи живет: тебя обидел — себя порадовал.
На клад рассчитывать было нечего: не было его в нашем лесу, не успели положить еще. Рассчитывать можно было только на собственные руки, на свой труд. И как только отошла зима и отшумели овраги, слышу — будит меня как-то поутру мама: