- Не надо так убиваться, все наладится, - буркнул управляющий и вышел, плотно притворив за собой дверь.
София осталась с Каролем наедине.
- Что наладится-то? Что у меня может теперь наладится? – она устало присела на мягкую скамью. Пальцы, так же подрагивая, развернули письмо.
Размашистые с острыми углами строки полетели перед глазами:
«Моя милая Софийка, я очень виноват пред тобой, я скрылся, как мерзавец вместо того, чтобы просить руки своей панночки. Я оказался трусом, а не благородным рыцарем и недостоин такого ангела, как ты. Бог наказал меня, теперь я изгой. Но на прощание хочу загладить свою вину, теперь ты здесь хозяйка, все твое. Знаю, ты сумеешь с умом распорядиться наследством. Король не сможет отобрать у тебя земли, ведь суда не было, а значит я невиновен. Да на мне и нет греха перед ним, но как легко Игнац поверил моим врагам, перечеркнул годы службы; по его приказу я убивал народ моей матери, готов был отказаться от семьи, и что? Все растоптано. Но ты будь счастлива, моя голубка. Не бойся, Зарунский не проговорится, но помни, ему нельзя доверять, он ведет свою игру. Если у тебя случатся неприятности, обращайся только к Любошу. Прошу тебя лишь об одном – побудь моей вдовой три года, это не большой срок, ты еще очень молода. Прощай, твой пан ящерка. Письмо сожги».
Сомнений не было, это писал Кароль, только он знал прозвище «пан ящерка». София встала и поднесла к одной из свечей вымоченную слезами бумагу, потом села на пол рядом с кроватью, обняв колени, как это делают маленькие дети, если их обидели или им страшно. Она смотрела на выплывающий из мрака огромный гобелен: пир в княжеском замке, гости в нарядных одеждах возносят кубки, стол ломится от яств, в центре огромное блюдо с зажаренным оленем, из золотистой туши торчат ветвистые рога. К горлу Софийки подступила тошнота, девушка с трудом подавила приступ. «Велю выкинуть эту мерзкую тряпку вон!»
- Послушай, Кароль, - сказала она свету трепещущей свечи, смотреть на бездыханное тело не хотелось, - я знаю ты меня слышишь… Не думай, что ты ушел всеми отвергнутый. Есть одна женщина, которая всю жизнь будет оплакивать тебя. Не веришь? Да у нас была всего одна ночь, да я плохо помню твое лицо. Знаешь, я сейчас боялась даже не узнать твое тело. Но твоя панночка любит тебя, и у нас будут дети. Правда Иванка сказала, что это девочки. Я бы хотела подарить тебе еще и сына, но девчонки ведь тоже хорошо, они вырастут и будут молиться за упокой души своего отца. Это важно, чтобы за тебя кто-то молился. Знаешь, я так злилась, когда узнала, что брюхата, наверное, тебе не раз икалось, а теперь я так рада, что мы зародили новую жизнь. Не представляю, как бы я справилась со всем одна, а так нас трое. А если я не смогу разродиться, всякое бывает, то попаду к тебе, тоже хорошо.