— Прости, что я это сказала, — всхлипывая, извиняется Йени и пытается освободиться. Видимо, пауза моего молчания уже разродилась в ее чудной голове новым выводком тараканов. — Я… на таких лекарствах, что не очень понимаю, что несу. Не думай… В общем, ничего такого, я почти адекватна.
Снова она защищается, снова лезет в свою раковину, закрывается у меня на глазах. Только что была перепуганная, до чертиков странная, но живая и настоящая, и вот — снова какие-то натужные реакции, попытка выдать себя за правильную и безопасную. Она слишком умная, чтобы не понимать, как на самом деле пугающе прозвучало ее признание.
— Снова за меня решаешь? — стараясь не повышать голос, переспрашиваю я. Чтобы напомнить наш уговор — не отбирать у меня право распоряжаться своими яйцами. — Уверена, что знаешь, что у меня в голове и что я думаю?
Она шмыгает носом и с облечением вздыхает, когда снова притягиваю ее к себе.
С ее тараканами будет много возни.
Но с ней рядом мне хорошо. И есть большое подозрение, что хорошо именно из-за них, потому что вся она — очень странная экосистема, симбиоз минуса на минус, который в итоге превратился в плюс. Была бы она такой забавной и милой, если бы ее насекомые не тормозили реакции, которые в женщинах ее возраста обычно задавлены и похоронены под плинтусом? Я не узнаю ответ на этот вопрос, но опыт общения с самыми разными женщинами подсказывает, что нет — не была бы.
А раз так, то хули я тут корчу целку?
— Малыш, что случилось-то? Рассказать можешь? Кто обидел?
Я нечасто это говорю и сейчас не буду делать исключение, но если она скажет, что к ее состоянию приложил руку бывший или тот хер печального образа, то, пожалуй, устрою тому и другому сладкую жизнь. Благо, знаю, как, и всегда могу договориться не только с соответствующими органами, но и с совестью.
— Немного повздорила с мамой, — после небольшого раздумья говорит Очкарик. — Мы любим друг друга, но иногда стучимся лбами, доказывая, чья правда — правдивее.
— По причине?.. — подсказываю направление ответа, который хочу услышать.
Она не хочет отвечать: прячет лицо у меня на плече, обнимает тонкими дрожащими руками и тянет время. Не тороплю ее, чтобы не растревожить хрупкое душевное равновесие. Трястись перестала — и то хорошо.
— Я сказала, что мы с тобой встречаемся… уже какое-то время, — наконец, признается Йени. — Что начали встречаться до свадьбы. Не специально. Так получилось.
— Я помню — строгая мама и отец в погонах, — перевожу разговор в плоскость шутки.
Прекрасно помню, как у нее разрывался телефон. И помню, как ее мама разглядывала меня на застолье — словно примеряла на меня роль зятя и будущего отца своих внуков. Не удивительно, что с такой родительской опекой Очкарику пришлось приукрасить. Назовем это так. Вранье — это когда серьезно и с умышленной корыстной выгодой. А она просто… выдумала. Писательница же.