Попал я в инженерные войска. Отступили мы тогда почти под Москву. По специальности я технолог, а война научила мосты строить, переправы наводить. Сколько же мы тогда их понастроили... Сколько речек узнали... Запомнились иные на всю жизнь.
Ранило меня тяжело дважды: на спине рубец остался, да на бедре рваный шрам. Отлеживался в госпиталях, и опять на фронт. Злее становился, лишнего дня на поправку не тратил. А потом и случилось со мной самое страшное. Контузило в сорок третьем, под Унечыо — на Брянском фронте. Понтоны для переправы танков ставили. Налетели немцы девяткой, и давай бомбить. Услышал свист бомбы, прижался к стенке окопчика, каску надвинул. Разрыв видел, помню, как волной меня шарахнуло. И все... Очнулся на лесной поляне, оглохший, под деревом лежу. Солдат мне из котелка воду напиться дает. Смотрю — вокруг немцы-охранники и наших человек двадцать. Плен!.. С тех пор и пошли мои лагерные мытарства. Вот с этим самым клеймом...
— Наш детдом находился в маленьком городке. Очень тихом, зеленом, далеком от железной дороги. Детдом — несколько особняков и большой бывший барский сад. Собрали таких, как я,— без отцов и матерей, круглых сирот, словом. Воспитательница Вера Андреевна всех своих девочек любила, и мы отвечали ей тем же. Случится у кого какая беда — всегда к Вере Андреевне бежим. Каждую она умела утешить, каждой сказать нужное слово.
Учились мы в общей городской школе. Самыми тяжелыми днями для нас были праздники. В такие дни всегда устраивались спектакли или концерты. Родителям в зале — первые ряды. Ох, и горько было видеть своих подруг с родителями! Придешь с такого вечера в детдом, уткнешься в подушку и полночи ревешь.
Были в школе и такие, что презирали нас. Особенно тех, у кого отцы и матери находились в заключении. Досталось и мне. Узнали, что ты к немцам попал. А как попал — кто же мне объяснит? Стыдно мне было за тебя. Советские люди за Родину умирали, а ты в плен сдался. Предатель!.. Дети, знаешь, иногда бывают жестокими. Привязался один мальчишка ко мне, проходу не давал. На сборе предложил забрать у меня пионерский галстук. Уж так я ему надавала, что он неделю дома с синяками сидел. Никто за меня не заступился. Мать и отец этого мальчишки добились своего: из школы меня исключили. Три месяца не училась, пока Вера Андреевна устраивала в другую школу.
В новой школе подружилась с Алей — соседкой по парте. Хорошая такая девчонка — красивая, как испанка, волосы черные, густые, глаза огромные. Очень начитанная. Была она единственной дочерью. Отец ее в промкомбинате счетоводом работал. Жили в собственном домике. Не дом, а игрушка. Стала ходить к ним в гости. Самыми счастливыми стали дни, которые проводила у них. Отогревалась сердцем возле чужого тепла. Все там нравилось. Обедаешь не за длинным, казенным столом, а за круглым, домашним, и накрыт он не вытертой и изрезанной клеенкой, а скатертью. В домике тихо, чисто, ничего похожего на детдом. Воздух совсем другой. А у нас во всех коридорах уборными пахло.