Она перевела дух. И снова заговорила. Тише, но с прежним злым напором.
– Мне дед про эти времена много рассказывал. Если хоть половина из того правда, то дела наши очень хреновые! А я выжить хочу. Вы-жить! И устроиться не в лагерном бараке, и не в коммуналке, а в собственной квартире. И чтоб копейки до получки не считать… И если для этого нужно чемоданы воровать – буду воровать!
– Ты-то сам, – сузила Тоня глаза. – Чем лучше? Вы что делать собираетесь? К чему готовитесь? А?
Как там Саня спрашивал: «Не боюсь ли я кровь пролить?» И после этого ты меня воровством попрекаешь?
– Я тебя не попрекаю…, - попытался вставить Володарский, он девушку несло.
– Позже, если решим жить врозь, по отдельности, каждый будет сам за себя. Но пока мы не разбежались, мы – одна команда. И должны держаться друг за дружку. Это только на бумаге выглядит всё гладко. Дело нам предстоит очень серьёзное. И каждый должен приложить все усилия, всё, что знает и может. Иначе перебьют там нас всех. Или того хуже: посадят в клетку, как зверей и будут с вил тухлым мясом кормить. А я так не хочу!
Тоня замолчала, сверля Володарского взглядом.
– Ничего себе! – усмехнулся тот. – У вас, в кулинарном техникуме, все такие были?
Он поднял чемодан и жестом предложил продолжить путь.
– Дался тебе этот техникум, – фыркнула девушка, шагая слева от него. – Ну не училась я в нём. Дальше что?
– Так просто, – он пожал плечами. – Интересно, чем ты на жизнь зарабатывала? Ну, и каким ветром в тот злосчастный поезд тебя занесло?
– Чем на жизнь зарабатывала? – Тоня невесело усмехнулась и ткнула пальцем в чемодан, который Владимир нёс в левой руке. – Вот этим и зарабатывала. Я родом из Зорянска. Слышал про такой город? Это под Питером. У местных девчонок, кто школу закончил, если чего хотят добиться, выход один: валить из города. Ну а тем, кто остался, либо на трассу, либо под «папика». Некоторые, особо нетерпеливые, и окончания школы не дожидались. Сынок мэра, говорили, любил, чтоб не старше четырнадцати. А у меня мать болела тяжело. Куда мне было её бросать?
Тоня сорвала травинку, откусила кончик, сплюнула. Попросила:
– Дай сигаретку.
Умело прикурила, выдохнула дым и продолжила рассказ:
– Ты когда-нибудь голодал? По-настоящему. Чтоб дня три во рту ни маковой росинки. Только вода кипячёная. И мама на кровати плачет от голода… Я тогда уже почти сдалась. И одноклассницы звали. Ты, говорили, маленькая, да смазливенькая. За несовершеннолетнюю сойдёшь, а там совсем другие расценки. Хоть из нищеты с матерью выберетесь…. Если бы не Шлёппер. Это дядя по маминой линии. Вовремя приехал. Выручил. Он известным «майданщиком» был. Шлёппер – это у него кличка такая была