.
Вообще матросы уже в феврале 1918 г. почувствовали, что к ним относятся как к одному из главных символов революции. Команда миноносца «Счастливый» заявила: «Генералом Щербачевым и его сподвижниками, дезертирующими русскими офицерами и [лицами], руководящими контрреволюционным движением буржуазии, постановлено платить 1000 р[уб.] тому лицу, которое выдаст матроса, или тому, которое доставит сведения, что им убит матрос. Итак, товарищи, голова матроса оценена слишком дешево. Мы, команда миноносца “Счастливого”… в свою очередь, заявляем, что за одного расстрелянного матроса будем брать и расстреливать по 50 чел. указанных офицеров или просто их хозяев-буржуев»>[197]. Имелся в виду начальник штаба (фактический командующий) Румынского фронта генерал от инфантерии Дмитрий Григорьевич Щербачев (1857–1932), который сразу же после Октябрьской революции отказался признавать Советскую власть и, опираясь на румынские войска и украинских националистов, подавлял большевистское движение на фронте. 13 января 1918 г. он был объявлен СНК вне закона.
Сохранился черновик заявления А. В. Развозова с формулировкой условий, на которых он готов принять командование: «… я принимаю на себя всю ответственность, но для этого все должны мне верить и на меня [должна быть] возложена вся полнота власти, без этих двух условий работа невозможна. Должность моя должна быть утверждена правительством, потому что разговаривать с немцами может только законное правомочное лицо, кроме того, Совет [Народных] Комиссаров должен дать гарантии, что он обеспечит Б[алтийский] фл[от] продовольствием, материалами и деньгами. Без этого я тоже не могу принять должность. Я написал здесь копию документа об этом и прошу, чтобы этот документ был принят и утвержден Сов[етом] Нар[одных] Комиссаров] в самом непродолжительном времени. При теперешнем тяжелом времени, когда, с одной стороны, у Або предполагается высадка немцев, с другой стороны, в Финляндии идет гражданская война, то я не знаю, с кем мне придется разговаривать, моей единственной задачей будет спасти флот, может быть мне придется переговаривать с немцами, может быть с [финской] белой гвардией, может быть с [финской] красной [гвардией], но разговаривать придется потому, что реальной силы мы больше не представляем. В серьезные минуты нет времени собирать митинги и опрашивать всех мнений о правильности всех мер, в такие минуты я буду решать все сам и при помощи комиссаров осведомлять команды. Я уверен, что некоторые меры, которые я вынужден буду предпринять, будут неприятны командам…»