– «Подымитесь у гору…», т. е. наверх.
Несколько черных теней обрисовывались на небе возле скал ущелья, в самой середине дороги, по которой мы должны были ехать.
Мандруйко ни минуты не колебался, на что следовало решиться нам; не теряя времени на объяснения, он сказал мне:
– Поезжайте за мной (Весь наш разговор с Мандруйкой передаю, для большей ясности, на великорусском наречии, а то его язык для многих был бы мало понятен и, через то, многое потерялось бы в его значении и смысле.).
Повернув лошадь, Мандруйко выехал на долину, расстилавшуюся крутым скатом справа от нас. Мы ехали по тенистому рубежу ее мрачной массы и поравнялись с полуразрушенным кошем.
– Остановимся здесь, – шепотом сказал мне Мандруйко. – Здесь много таких кошей. Я знаю, что вот этот давно брошен. Мы не войдем туда, а то, пожалуй, ненароком наткнемся. Если эта татарва там, наверху, не видала нас, все пойдет хорошо: нам сейчас можно будет проехать долину. Если же они видели нас, станем наблюдать за ними, чтобы играть с ними в гулючки.
– Наблюдать, мне кажется, трудно в такой темноте.
– Когда нельзя действовать глазами, надо действовать ушами. Будем молчать и слушать. Потерпим с полчаса, и узнаем что делать.
– Но лошади изменят нам, или помешают слушать?
– Знаю… Посмотрите что мы делаем с Запорожцем: сделайте то же… Вот возьмите ремешок.
Я, как и Мандруйко, скрутил верхнюю губу коню ремнем и коротко привязал к дереву.
Я прежде видал, как прибегают к этому способу с намерением довести до неподвижности самую горячую лошадь: в таком положении, животное, которому каждое движение причиняет боль, может дышать с трудом.
Осужденный добровольно на такое же молчание и на такую же неподвижность, к каким я принудил моего коня, я, кажется, страдал не менее чем он. Трудно представить себе, как стеснительно и скучно уничтожаться таким образом, чтобы избавиться от опасности, с которой гораздо охотнее желал бы встретиться лицом к лицу. Мандруйко слушал, я подстерегал. Стоя против него, я видел, как его маленькие, круглые глаза, из-под нависших бровей, сверкали во мраке, будто глаза кошки или волка.
Доверие, внушаемое опытностью Мандруйки, успокоило мою раздражительность. Стоя облокотясь на сук дерева, я не чувствовал, как вздремнул, утомленный долгой бессонницей. Меня разбудил Мандруйко, положа руку на плечо.
– «Неужели вы спите?» шепнул он. «А я не был так спокоен, и чуть не перелекался! Мне вдруг показалось, что будто близ меня стоит татарва, а это был вот этот чертов пень, которого я прежде не заметил… А тут еще что-то пробежало недалеко от ног – верно зверюшка… Теперь я уверен, что мы обманули татарву, или она не приметила нас. Кругом не слышалось ни малейшего шороха».