А Родина становилась все ближе и ближе.
И вот, наконец, увиделись Днепр и его крутые берега, поросшие лесом, и Успенский собор зеленый с белым, с куполами и крестами, сиявшими сейчас на солнце. Ни немцы, ни наши не осмелились бомбить собор – так он всегда высился главами своими, стенами с арчатыми сводами, стройный, парящий над всем вокруг.
Говорили, что и для немецких самолетов, и для наших собор был отличным ориентиром – потому, дескать, и не разбомбили.
Но ведь с древних времен, когда Смоленск захватывали то литовцы, то поляки, всякий иноземец пытался приспособить собор к своей вере – перекроить его на свой лад. Однако вся эта «перестройка» довольно быстро исчезала, когда Смоленск снова становился нашим, русским, каким и был издревле.
И снова здесь шла служба православная, и снова, как из века в век, звучало:
Царице моя Преблагая,
Надеждо моя, Богородице…
Как только Федосья сделала все отметки в документе своем, как только ей сказали, что в Свиты они должны добираться сами, что машины не будет, Федосья повела детей в собор.
Сторож сначала пускать не хотел, но потом сжалился.
Вошли в собор, встали на колени перед Смоленской Богородицей.
И слезы сами собой полились из глаз – и были это слезы радости, умиления, благодарности и той любви, которую пыталась Федосья выразить словами, рвущимися из самой глубины измученного ее сердца:
«Богородице, Мати наша Небесная, Заступница и Спасительница! Разве остались бы мы живы, разве вернулись домой, если бы не Ты?
Притекаем к Тебе и возносим хвалу, и благодарим…»
И еще что-то шептала Федосья, и дети ее тоже крестились и плакали, глядя то на лик Богородицы, то на мокрое от слез лицо своей матери.
1
Вот странность: чем старше становилась Надежда, тем ярче оставалось в памяти все, что было в детстве. И наоборот: то, что произошло вроде бы вчера, казалось было давным-давно и почти стерлось из памяти. Приходилось напрягать ум, спрашивать у родных или подруг, если, например, что-то надо было выяснить точно.
Может быть, так происходило потому, что ее дни мало чем отличались друг от друга; а, может, еще потому, что она над этим особо не задумывалась. Жила так, как мама научила: радуйся дню сегодняшнему – дал его тебе Господь, вот и живи, делай свое дело старательно и по совести, и душа будет спокойна.
Надежда хорошо запомнила, как шли они пешком из Смоленска в свои Свиты. Дали им тележку, на ней везли Анечку да пожитки. У Анечки тогда заболели ноги, и она быстро уставала. Приходилось нести ее на руках – несли то мама, то Саша.