После часовой беседы, исключительно посвященной намерению моему купить бумаги для издания, Герцен пригласил меня завтракать с ним. Я отказывался, но он настоял. К завтраку вышла из другой комнаты жена и дочь — 11 лет. Первая из них женщина уже в летах, носит волосы с проседью, коротко остриженными. Она более серьезна, чем муж, и расспрашивала меня о развитии женщины в России, и не будет ли, наконец, основан женский университет. Дочь была одета очень опрятно и чисто, с гладко зачесанными и в косички заплетенными волосами, говорила с родителями по-французски. У Герцена лицо красноватое, губы черные, небольшая борода и назад зачесанные волосы, почти совершенно седые. Вообще я заметил, что как господин, так и госпожа Герцен в приемах своих люди совершенно обыкновенные смертные. За завтраком г-жа Герцен и дочь оставались недолго и ушли в свою комнату, при чем дочь поцеловала отца. Мы остались вдвоем и продолжали беседу, которую мне невозможно передать в мельчайших подробностях».
Герцен рассказывал много анекдотов из жизни покойного князя Долгорукова, с которым он, что соответствует действительности, «в последнее время не был в хороших отношениях», обещал составить набросок контракта с Тхоржевским, советовал Роману, в случае совершения сделки, печатать книгу в Женеве, подтвердил, что бумаги Долгорукова интересны в политическом и историческом отношениях, одобрил мысль Романа печатать бумаги отдельными выпусками небольшого размера и т. п., и т. п. Роман, в свою очередь, просил Герцена взять на себя роль оценщика бумаг, подчеркнув, что полагается на нравственный авторитет его.
«Вообще, — заканчивает он, — я крайне доволен первым свиданием с Герценом. Дал бы бог скорее покончить благополучно; надобно вооружиться крайним терпением».
На следующий день они снова встретились.
«Ровно в 12 час. Александр Иванович зашел ко мне, якобы с визитом, — я был почти уверен в его деликатности, которую я, конечно, понимаю по-своему — очень хорошо, а потому его посещение меня нисколько не удивило. Он пробыл у меня до половины второго, и я его, в свою очередь, пригласил позавтракать, отчего он не отказался и даже сам попросил коньяку, которого за завтраком не было. Он выпил две рюмки и почти целую бутылку бургонского, которую сам выбрал.
Главным предметом нашего разговора были бумаги. Заключение контракта, между прочим, по словам Александра Ивановича, возможно в какой бы то ни было стране, ибо, если условия принадлежности литературной собственности и пользование ею в различных странах разны, то в контракте следует только поставить условием, что сила его действительна для всех стран Европы, что Тхоржевскому не разрешается оставлять у себя копий и ни в чьих других руках, ни опубликование этих копий, и что Тхоржевский, ручаясь, что копии не находятся ни у кого, предоставляет мне право преследовать всякого за контрафакцию. Впрочем, где удобнее всего заключить контракт, об этом я еще справлюсь. В отношении ценности Герцен говорил мне, что подлинные акты пойдут, конечно, дороже, чем другие бумаги, но для полной их оценки надобно видеть хотя бы главнейшие из них. Так или иначе, в Женеву ехать надобно. Во всяком случае, Герцен дал мне слово писать завтра же Тхоржевскому и ответ сообщить не далее субботы»