Одним из первых и наиболее углубляющихся в изучение слова является Велимир Хлебников. Русский язык ясен для него во всех тайниках. Организм языка, семейство слов и племена их постигаются им как непременный рост и образование русского языка.
Не странность странного поэта такие слова, как «любхо, любирь, любина, смеярышня, смехач, времирь, родун, грустилья, зноюнность, поюнность, везичь, соноги, мечтоги, грезоги», а провиденье поэтом новых будущих чар, которыми когда-нибудь овладеет русский народ. Хлебников является смелым освободителем слова, поднимающим на поверхность его скрытые в глуби жемчуга. Форма всегда необычна, своеобразна.
Неголи легких дум
Лодки направили к легкому свету,
Бегали легкостью в шум
Небыли, нету и нету.
В тумане грезобы
Восстали грезоги
В туманных тревогах
Восстали чертоги.
. . . . . . . . . .
В умирайных тихих тайн
Слышен голос новых майн.
Лирика, страстность слов и сила большого поэта и мастера. Совсем другой Владимир Маяковский. Слова, а с ними вещи, воздух, лица, отношения, жесты, мир, он сам – видны ему с иной, противоположной стороны;
А себя как я вывернуть не можете,
Чтоб были одни сплошные губы!
Поэтому нужно «вымечтать», «вылюбить», «вынежить», «вызарить», «выцеловать», «вымучить», «выжиреть», а не просто мечтать, любить, нежить и т. д. Мир – у него огромный, саженный человечище: «Ночь насела задом на город», «солнце рыжо и жирно», «вселенная спит, положив на лапу огромное ухо», «земля ложится женщиной и ерзает мясами». Человечище, с невероятным горлом, дикой грудью, гигантским шагом, у которого руку жилистую целуют даже звезды, когда им зажечься надо. Страшно оттого и сильно, и радостно за силу такую.
А вот – строитель слов далеких, строгих, как здание – целые дворцы из слогов, восходы солнца и закаты из метров, ритмов, звуков, рифм. Бенедикт Лившиц, давший нам в своей книге «Волчье солнце» образы высокого мастерства, являет теперь свой кристаллический, в гранях отточенный поэтический лик. Все в нем блестящн, ясно, серебряно, гибко.
За рубежом теченье ясных лет,
Склонись в затон, живой одними нами,
Надолго ли мы включены в закат
И тонкими владеем именами?
Давид Бурлюк – глашатай великолепного цинизма. Словам поэзии присущи и запах трупа («небо – труп, не больше, звезды – червь, пьяные туманом»), и запах пота (пахнет потом подмышек весны) и свист ноздри. Необыкновенный пафос ассоциаций. Земля не во влаге, а в слюне, луна не вдохновенная планета, а «дохлая – ползет, как вша, ползет, как с корабля мертвец». Несомненный поэт обособленных слов, одинокий в своем творчестве.